Обыкновенные акции и необыкновенные прибыли. Фундаментальные принципы долгосрочного инвестирования - страница 6

А еще в 1970-х гг. в его сознании произошло что-то, чего я так и не понял. Его отец, Артур Лоуренс Фишер, занимался медициной почти до самой смерти в 1959 г. Всего за несколько лет мой дед заболел неизвестной тогда болезнью, которую сейчас определили бы как болезнь Альцгеймера или иную форму деменции. Его состояние быстро ухудшалось, и вскоре он скончался. Но отец счел, что дедушка Артур пришел в такое состояние, потому что перестал работать, и сделал вывод, что если он перестанет работать, то тоже сойдет с ума и умрет. С тех пор работа стала его жизнью.

Постепенно он мог делать все меньше и меньше, но выжимал из себя максимум, и получалось у него на удивление хорошо. Он считал, что жизнь – как мышца: если усердно тренируешь, она будет работать на тебя, но если расслабишься, то ослабеешь (и в его понимании это приводит к разложению и гибели). Даже когда со временем деменция вынудила его окончательно прекратить работу, он ужасно сердился из-за этого и считал, что именно это и будет причиной его смерти, не желая признавать, что деменция овладевала им вне зависимости от его занятости. Несмотря на диагноз, он продолжал работать, ежемесячно посещая невролога. В 1999 г., когда деменция ослабила его, но еще не остановила, я перенес его кабинет – весь до последних мелочей – к нему домой, в мою старую комнату. Он сообщил немногим оставшимся клиентам о своем состоянии, и они остались с ним, но он смог справляться с подводившей его памятью еще только 18 месяцев. В 2000 г. он окончательно сдался.

На протяжении следующего года он постоянно беседовал со мной: спрашивал о написании еще одной книги, думал, как вернуться в бизнес, нельзя ли ему ездить по университетам с лекциями, как в Стэнфорде. Он даже попробовал написать еще одну книгу, которую хотел назвать «Чему я научился за последние 25 лет». Но он продиктовал всего семь страниц. Болезнь высасывала из него энергию месяц за месяцем, и его умственные способности стабильно уменьшались. Как свойственно при этом заболевании, по утрам он обсуждал свои планы, а к вечеру о них забывал. Когда его карьера завершилась, сперва он впал в чудовищную депрессию, так как его восприятие самого себя было тесно связано с работой. Как говаривала моя покойная теща, «старость не для слабаков».

Отец был аскетом, спартанцем, серьезным человеком со странным чувством юмора, построенном на игре слов. Он обожал каламбуры, а о чужих каламбурах отзывался пренебрежительно. В детстве мои друзья ужасно его боялись из-за его неосознанного холодного взгляда, пронзавшего насквозь. Малознакомого человека отец мог напугать до смерти: темные волосы, смуглый цвет лица, некрупное (скорее даже худощавое) телосложение, но жутковатая внешность и всегда темная одежда.

Был бы он на 20 лет моложе и жил бы на 75 лет раньше – выглядел бы как архетипичное изображение худощавого, темноволосого злодея в темных одеждах из вестернов. Легко представить, как он говорил: «Одно движение – и я тебя прикончу». Но отец никого не приканчивал. И вообще не был злым. Он просто так выглядел. Ему ни слова не надо было говорить. Однако дети все равно ходили рядом с ним на цыпочках и всеми силами старались его избегать. Вот так: злюкой не был, но белым и пушистым назвать его тоже нельзя.

Он никогда в жизни не хвалил никого, кроме моего старшего брата, которого обожал с самого рождения. Я всегда знал, что отец весьма меня уважал, возможно, побольше, чем кого бы то ни было, даже если проявлял это уважение странным образом или не проявлял вообще. Чаще всего никак не проявлял. За исключением одного раза, когда мне было 16 лет. В юности меня это беспокоило, но со временем я смирился. Такой уж он был человек. Он просто не был щедр на похвалу. Другим он часто говорил, как мной гордится, практически хвастался, и мне об этом рассказывали; но от него я такого никогда не слышал. Позднее он говорил, что сожалеет об этом, но не знал, как это делать. Такой вид общения давался моему отцу непросто.