Из его объяснения не понял ничего. Но так все загадочно и интересно. Сижу, смотрю, как его рука с карандашом быстро-быстро передвигается по большущей странице довольно грязного печатного текста, и силюсь разгадать произнесенные им странные слова. Ну, разве можно подвал вычитать, а? Наверное, оговорился. Наверное, хотел сказать, что намерен подвал вычистить. Вычистить – да, например, от мусора или там грязи, но как можно вычитать… Или: сделать корректуру. Интересно, а что такое «корректура»? Вот узнать бы! Хочу спросить, но боюсь помешать, поэтому сижу, молча, мысленно пробую разгадать его ребусы. Он, точно, я не ослышался, сказал: тут такие козлищи. Слегка приподнимаюсь, чтобы разглядеть на письменном столе хоть что-то, напоминающее козлов или козлищ, как он выражается, но ничего, кроме груды бумаг, толстых и больших книг, не обнаружил.
Недоверчиво покрутил головой. «Мужик-то, вроде как, добр, но какой-то странный. – Подумал и улыбнулся. – Уж больно непонятно говорит. Может, того… с вывихом, а?»
Прошло с полчаса, а, может, и час. Он, наконец-то, обернулся ко мне, и вновь полилась его скороговорка.
– Не заскучал, нет, юноша! Ты, гляжу по петлицам, в нашем ФЗУ учишься, да? Хорошо учишься? Нет? Как сверстники? Не обижают? Нет? – Вопросы сыпались так быстро, что не успевал сообразить с ответом на один, как на меня обрушивалось с десяток других. Он не ждал ответы. Он продолжал спрашивать. – Ну-с, говори, юноша, что привело тебя, а? Директор школы послал? Нет? Что молчишь?.. Так и будем молчать?
Наконец, поток вопросов прервался на несколько секунд. Он встал, взял в руки большой лист бумаги, по которому только что водил карандашом, стал сворачивать трубочкой. Воспользовавшись паузой, сказал:
– Мне бы редактора увидеть… самого-самого главного…
– Вот как? Самого-самого, значит?.. Тогда – изволь: я и есть…
– Вы?! – Вырывается из меня.
Он хитро смотрит и улыбается.
– Ну, да. А что? Не похож? – заметив мою растерянность, добавляет. – Я и самый-самый главный, и самый-самый неглавный – в одном лице. А больше в редакции и нет никого.
– Да-а-а, скажете тоже, – говорю и смотрю на забавного мужчину недоверчиво.
– Ну, как знаешь: хочешь – верь, не хочешь – не верь.
– А Захар Суббота? Ну, тот самый, который всё критикует… Он разве не в редакции?
Главный редактор заливается в смехе, чем меня и вовсе приводит в полное смущение.
– Вы чего, дяденька, ха-ха-ха да хи-хи-хи? Чего я смешного сказал? Ничего! Думаете, – надуваю сердито губы, – если фэзэушник, то можно, да? Смеяться, да?
Хозяин кабинета вмиг согнал с лица веселость, подошел ко мне, потрепал за плечи и уже серьезно сказал:
– Извини, брат, совсем не хотел обидеть. – Потом с нажимом повторил. – Не хотел!
– Да… не хотели… А сами смеетесь.
– Смеюсь, да, но не над тобой.
– Тогда – над кем? Тут, вроде, никого и нет больше.
Главный редактор слегка взъерошил и без того непослушные мои волосы.
– Я смеюсь над Захаром Субботой.
– Да? – Недоверчиво смотрю ему в глаза, пытаясь разобраться, не шкодничает ли он надо мной. – Он… что… такой смешной?
– Вроде того. – Он смотрит на меня и улыбается, но тут же меняет разговор. – Вот не думал, что и в вашей школе знают про Захара Субботу, не думал.
Начинаю осваиваться и, смелея, спрашиваю его:
– Почему нет? Мы, что, не люди? Я, вот, всегда читаю… Мне он нравится… очень.
– Чем он может тебе нравиться? Он такой зануда…
