Похоже, для Эндрю пребывание в театре в качестве монтировщика сцены – это своеобразная цоевская кочегарка или долматовская Сорбонна, пути приспосабливаемости, накопления нравственного чуждого опыта или своеобразного получения удовольствия от жизни.
Возможно, он и сам не мог разобраться в своих психологических метаниях, но уважение вызывал тот факт, что в поисках себя он всегда помнил, что главный кормилец в семье.
Но путь, на который он ступил, требовал очень хорошей физической подготовки. Тогда как его субтильные анатомические параметры целиком и полностью соответствовали образу интеллигента в очках (первичном признаке интеллигентской кастовости), с неизменной книгой в руках, которая не способствовала развитию мускулатуры, навыков и смекалки, которой, впрочем, Эндрю было не занимать. Деятельность монтировщиков сцены в театре нельзя переоценить: они собирают и разбирают декорации, задействованные в спектакле до, во время (бесшумно передвигаясь, таскают подъёмные декорации – столы, стулья, шкафы…) и после оного. Собирают целые дома на сцене, потом экстренно разбирают перед демонстрацией другого очередного спектакля, затем собирают вновь – для вечернего, и так далее, и тому подобное. Также для стабильности всевозможных занавесок и портьер придавливают их к полу меточками с песком, так называемыми «крысами» и чугунными грузиками, и занимаются ещё многим другим, без чего невозможен процесс создания достоверности – при всей иллюзорности театрального действа.
К счастью, Эндрю сказал, что у него есть свободный часок до работы.
– Я угощаю, – предупредил я его заранее, испытывая в этом жесте доброй воли потребность и прекрасно понимая, что его карманы как всегда пусты. Бюджетом распоряжалась его жена, а денег на семью – двое взрослых и ребёнок- катастрофически не хватало.
4. Изнанка в отражении жемчужины
– Только, знаешь, – предупредил я Эндрю, с плотоядным удовольствием зацепившего вилкой сосиску из непритязательного меню нашей театральной столовой, – давай обойдёмся без принятых сентенций типа: «Станиславский сказал бы: не верю!».
– Что ты так разволновался? Клянусь ко всему тобой произнесённому отнестись серьёзно, избегать банальных фраз, что зависит, кстати, от твоего повествования…
И он поднял указательный и средний пальцы правой руки в знак клятвенно заверения в сказанном.
– Но поесть-то мы можем, а то очень кушать хочется.
– Ешь, только молча и слушай.
Я для быстроты изложения (время поджимало) достаточно сухими оборотами речи поведал ему о происшествии в театре до момента моего погружения в жемчужину.
– Кстати, – поинтересовался я, а где ты был во время спектакля?
– Сегодня пришлось сидеть с ребёнком, вот ночью буду отрабатывать. Я думал, – разочарованно протянул Эндрю, – с тобой произошло что-нибудь эротичное.
– Произошло, – неожиданно для себя выкрикнул я так громко, что люди за соседними столиками на мгновение оторвались от своей трапезы и вскинули на меня – нарушителя их спокойствия – удивлённые глаза. – Но всё же я до сих пор не могу понять – произошло или не произошло, – произнёс я тише.
Эндрю со скабрёзно-лиричным выражением лица (если, конечно, такое бывает) продекламировал:
– Он провёл своей горячей рукой по её запястью и поднёс её руку к своим губам. Потом он крепко обхватил гибкий стан и привлек её к себе. Обнимая одной рукой, он медленно расстёгивал пуговицы на её блузке. Стал жадно целовать необременённые нижним бельём груди, похожие на два спелых персика, такие же нежные и бархатистые на ощупь. Рука скользнула под юбку, под которой также не оказалось нижнего белья. Он чуть не задохнулся от прокатившейся по его телу волны страсти. Он вошел в её лоно с чувством наивысшей эйфории, не испытанной доселе ни разу, и только несколько мгновений спустя вдруг почувствовал, как течёт кровь по его лицу, которое она с остервенением царапала всё это время, вонзая свои острые коготочки и белоснежные зубки ему в шею как дикая кошка. Состояние аффекта, блаженство, которое он испытал от обладания её телом…
