Я не стал ничего говорить в ответ: выслушал, повернулся и ушёл. Да и что тут можно было сказать? Плюнула в душу, не отвечать же ей тем же. Я мог бы, конечно, сообщить ей, что использовал её как девку, ничего к ней не испытывая, кроме похоти, и все мои к ней признания были самым обычным способом удержать её возле себя, потому что мне нравились некоторые её анатомические детали, – в общем, вывернуть всё наизнанку. Но я слишком любил эту девушку, чтобы обидеть напоследок таким вот гадким образом, даже если она того и заслужила.
Я вышел на улицу, сел в машину, включил зажигание и тронулся. Неожиданно девушка выскочила следом и подбежала сбоку, что-то пытаясь крикнуть на ходу. Я различил слова типа «прости» и «наврала», но для меня всё это больше не имело значения. Я уезжал, чтобы не слышать собственных слов в её адрес, готовых сорваться с языка.
Мне даже стало, по большому счёту, легко. Не было ни денег, ни зависимости от них, ни отношений, которые могли бы оцениваться в долларах или евро. Я ехал куда глаза глядят, потому что любые дороги казались мне теперь открыты. В конце концов, свет клином не сошёлся ни на зубной пасте, ни на девушке, которая её рекламировала. От этого всего осталась одна большая, хоть и горькая, улыбка – вот и всё.
Я доехал до перекрёстка, раздумывая, куда бы двинуться, и по стрелке повернул направо. Через пару сотен метров я увидел женщину с младенцем на руках, которая голосовала здесь, видимо, уже давно. Машины проносились мимо, потому что место для остановки было крайне неудачным: трасса. Я остановился и, не задавая лишних вопросов, подождал, пока женщина усядется сзади. Она захлопнула дверцу, и мы тронулись.
Как потом выяснилось, я сделал абсолютно правильный выбор.
Мне почти сорок лет, я одет в хорошее пальто и шляпу, и вот – бреду по осеннему парку, размышляя о предстоящей осени в моей собственной жизни, с которой, в смысле – с жизнью, не знаю, что и делать.
Светло-жёлтые листья на светло-сером фоне неба: так выглядел тот октябрь, когда я вышел из машины, чтобы прогуляться среди безветрия и тишины. Ровный рассеянный свет и три красных деревца на зелёной ещё опушке: небольшой пруд, тишина… «Вот и покой, вот и безмятежность; эдак можно сентиментально поверить во что-то хорошее, словно в юности, а в итоге – оказаться в дураках», – подумал я.
В давнюю-давнюю пору, будучи совсем ещё молоденьким, когда я учился на факультете журналистики и мечтал стать лучшим в мире репортёром, мы бродили с одной чудесной девушкой по такому же вот парку, взявшись за руки, и в молчании нашем крылось больше, чем в самых возвышенных словах. Я тогда думал, что состояние это, сводившееся к потребности делать всё, что нужно другому человеку, лишь бы ощущать себя частью целого, где тот, другой, является такой же частью, – это и есть любовь. Я с наслаждением отдавал себя в распоряжение того удивительного существа, которое состояло из нас обоих с той девушкой.
Тогдашнее состояние можно было сравнить с какой-то удивительно чистой, светлой мелодией, которую я запомнил на всю жизнь в надежде, наверное, когда-нибудь её исполнить на тонких струнах души. С тех пор, однако, ничего подобного мне испытать не довелось: первая моя любовь осталась в далёком прошлом, и жизнь постепенно стёрла воспоминание о девушке, с которой мы, взявшись за руки, шли тогда по осеннему парку.
