означает в философской расшифровке: старая траченная молью проблема универсалий, отмедитировав банкротство в схоластических головах, пробует своё счастье in herbis et lapidibus (среди трав и камней). Философам послегётевского времени следовало бы, вместо того чтобы отступать назад к Канту, опознавать возрождение и продолжение томизма в следующих наблюдениях ботаника Гёте:
[26] «Множество растений, которые я всегда видел в кадках или горшках, а бо́льшую часть года даже за стёклами теплиц, свежо и весело растут здесь под открытым небом и, выполняя истинное своё предназначение, становятся нам понятнее. Перед лицом стольких новых и обновленных формаций мне вспомнилась старая моя мечта: а вдруг мне удастся в этой пестрой толпе обнаружить перворастение! Должно же оно существовать! Как мог бы я иначе узнать, что это растения, не будь все они сформированы по одному образцу?» Философы должны были бы догадаться, что загадка универсалий разгадывается не в логике, а под открытым небом, и что метаморфоз, начавшийся с растений, дойдёт же однажды и до человека. Мы в преддверии антропософии. Антропософия – это антропология по методу Гёте: то, до чего сам Гёте дорос уже посмертно, в своём расширенном до теософии способе познания. Хотя образец, по которому образованы растения, и ищется в растительном мире, сам он принадлежит не просто к чувственному, а к чувственно-сверхчувственному. Перворастение – tertium datur: ни реальное растение в природе, ни понятие
«растение» в голове. Место, где оно растёт, – фантазия, гётевская
точная фантазия, то есть всё та же природа, только уже не на лугах и в садах, а в расширенном до органики сознании Гёте. Умники потешались над Гёте, он-де ищет перворастение на лугах, словно какой-нибудь романтик или безумный идальго. Соль в том, что он действительно искал его на лугах, только не в оригинале, а в зеркальных отображениях сознания, пока из отображений не узрел оригинал в себе и – как себя. Если теперь заключить по аналогии к человеческому, можно будет сказать: образец (первочеловек), по которому образованы все люди, тоже ищется строго в рамках человеческого. Вопрос, о который логика разлетается на куски, а у философов просто отнимается язык: КТО ИЩЕТ? Если растения могли обрести свою сущность через человека Гёте и в человеке Гёте, то через кого и в ком может обрести
свою сущность сам Гёте? Придётся – рикошетом от § 77 «Критики способности суждения» – допустить казус какого-то Гёте
archetypus, слепком, копией с которого являлся бы Гёте
ectypus. Осторожный Кант ограничил казус чисто логической возможностью, решительно исключив его реальность и фактичность. Первочеловек в кантовском мире – по аналогии со ста воображаемыми талерами – это только и просто мысль, не больше. Сущность, которая мыслится, но не существует. Или если существует, то не как человек. В температурном режиме традиции – как Бог. Эта апелляция к Богу была единственно возможной, но слабость и, в конечном счёте, несостоятельность её заключалась в том, что, принадлежа к философии, она опиралась на веру, подменяя опыт и силу мыслительности догмой и откровением. Традиция не учла одного: смены религиозного гегемона естественнонаучным, где решают уже не догмы, а факты. Что удалось этому Богу, в котором сущность совпадает с существованием, так это создать веру в себя как в Творца человека. А вместе с верой, и как её следствие, – неверие. Атеизм – законное дитя и наследник теизма. Интересно в атеизме не то, что он отрицает Бога, а то, что он целиком зависит от Бога, которого он должен же прежде допустить и только потом уже отрицать. Как в старом английском анекдоте:
