Уже на первом этапе колонизации Сибири (XVI–XVII вв.) историк выделил две ее «струи»: «правительственную» и «вольнонародную», отдавая предпочтение последней. Для Любавского не подлежало сомнению, что народ-герой колонизации Сибири, которая была освоена не столько благодаря блестящим подвигам, сколько путем поселения служилых людей и крестьян, постройки городов и острожков. При этом подчеркивалась огромная роль частной инициативы торгово-промышленных кругов Русского Севера (городов Поморья и Приуралья), в известной степени стихийный характер освоения Сибири в конце XVI–XVII в.[253] Желание правительства (главной целью которого в этот период было «подчинение инородцев и сбор ясака») удержать за собой занятую богатую территорию совпадало, по мнению Любавского, с интересами народных масс, искавших «лучших условий для своего труда, чем на родине».
Описывая вольнонародную, крестьянскую колонизацию и государственное заселение Сибири «по указу» и «прибору», исследователь определил продвижение русского народа в этом районе как преимущественно мирное. Ценны и интересные замечания Любавского о том, как и какими людьми по социальному и имущественному положению осваивались Сибирь и Дальний Восток, каким был тип расселения и чем он определялся[254].
XVIII первая половина XIX в. в истории Сибири были, по мнению историка, эпохой «невольной» колонизации, носившей принудительный со стороны правительства характер (в основном в форме ссылки). Колонизационное значение ссылки для освоения Сибири Любавский считал ничтожным. Уголовная ссылка поставляла нетрудовой контингент, не обеспечивала материального существования ссыльных, обрекая на смерть или бегство из каторжной неволи. Невысоко оценивал ученый и крайне робкую, противоречивую переселенческую политику царского правительства, предпринятую с начала XIX в. как средство перевода избыточного населения из Европейского Центра на восток.
При изучении проблемы нельзя было обойти острый вопрос об этнических последствиях колонизации для аборигенов. К чести ученого, он сумел взглянуть на них трезво, оценив методы эксплуатации края как «грабеж» и причину «вымирания инородцев»[255]. Этот взгляд на национальный вопрос в либеральной историографии России был показателем той эволюции научных ориентиров, когда «великорусские» позиции (учителей С. М. Соловьева, В. О. Ключевского) начинают заменять «российскими»[256].
Характеризуя колонизацию Сибири и Дальнего Востока во второй половине XIX начале XX в., Любавский отмечал «господство экономического фактора» (недостаточный размер надельных земель у крестьянства Европейской России результат крепостного права и последствий Крестьянской реформы 1861 г., «искусственно задержавших земледельческое население в отдельных местностях»)[257] как главную причину переселения. Господствующей формой колонизации Сибири в это время стала, по его мнению, народная колонизация. Исключением были Амурский и Уссурийский края, заселение которых обусловливалось военно-стратегическими и политическими соображениями.
Научные наблюдения и выводы по вопросам колонизации края внесли долю новизны в историческую науку того времени (вопросы о соотношении форм колонизации, составе переселенцев, характере расселения, темпах колонизационных процессов, рассмотрение истории колонизации Сибири в связи с историей заселения других районов страны и др.).
