Очерки по русской семантике - страница 43

Колебания в выборе формы вин. мн. для большинства существительных типа Б (в группах 1–8) свидетельствуют, очевидно, о специфике этой словообразовательной и семантико-грамматической категории, сохраняющей здесь некоторые архаические черты той эпохи, когда уменьшительно-ласкательные и уменьшительно-пренебрежительные образования определенных типов относились еще к среднему роду.[26] Именно этим можно было бы объяснить задержку и отставание в их развитии сравнительно с существительными типа А. Ибо если для этих последних, как было показано выше, завершается переход из КЛН в КОН, то для существительных типа Б не закончен еще и процесс дифференциации по признакам, релевантным для КЛН.[27]

Иного рода особенности характеризуют КОН в говорах западной Брянщины, которые, как показало специальное исследование, имеют в системе диалектного членения восточнославянских язы-ков статут говоров с развивающейся переходностью от ср. – б-р. к ю-в-р [Пеньковский 1967-а].

Здесь, как и в соседних белорусских говорах, завершено формирование КОН для ед. ч. существительных,[28] тогда как для мн. ч. характерна КЛН, которая в условиях усиливающегося воздействия ю-в-р говоров и русского литературного языка обнаруживает сейчас явные сдвиги в сторону КОН. Отсюда обычные для современных западнобрянских говоров колебания типа пасвить кони // коней, ловить щуки // щук и т. п.

Поскольку здесь, как и во владимирских говорах, отсутствуют какие бы то ни было признаки конструкций с им. п. прямого объекта, а конструкции с надо, а также с видно и видать имеют бесспорную субъектно-предикатную природу (ср.: кислъта была нада; я им тяпёритьки ни нада стала; яны вам боли ни нады; у их зъ травою и капуста была ни видать и т. п.), колебания в выборе формы вин. мн. в указанных случаях не могут не быть связаны с развитием категории одушевленности – неодушевленности с переходом от КЛН к КОН.

Не останавливаясь сейчас на закономерностях этого перехода, обратимся непосредственно к тому, что составляет специфическую и, по-видимому, уникальную особенность западнобрянских говоров, – к структуре категории лица – нелица.

Особенность эта состоит в том, что помимо личных существительных и личных субстантивированных местоимений, прилагательных и причастий мужского рода категория лица здесь охватывает и личные субстантивированные местоимения, прилагательные и причастия женского рода. В соответствие общевосточнославянским формам вин. ед. на – ую (ср.: русск. молодая ‘невеста’ – молодую, б-р. маладая – маладую, укр. молода – молоду и т. п.) здесь используются формы вин. = род. с флексией – ыя.[29]

Очевидно, таким образом, что в западнобрянских говорах мы обнаруживаем две формы вин. ед. личных субстантиватов женского рода, выбор и использование которых осуществляется на основе принципа позиционной прикрепленности. Одна из этих форм – с флексией – ую – употребляется преимущественно вне сочетаний с формой вин. ед. личных субстантиватов мужского рода, хотя единично может использоваться и в составе таких сочетаний. Другая – с флексией – ыя – употребляется преимущественно в составе сочетаний с формой вин. ед. личных субстантиватов мужского рода, обнаруживая явную зависимость от этих последних. Эту позицию можно было бы считать слабой, если бы не возможность единичного использования в ней и форм с флексией – ую (о принципе позиционной прикрепленности см. в работах [Пеньковский 1965: 16; 1967-6: 203; 1971: 193–198]).