Возможность совершения такого договора предоставлялась не только дееспособным гражданам, но и лицам, находящимся под контролем других. Чтобы должным образом оценить значение этого правила, нужно напомнить, что до самого позднего периода римской истории главы семейств (paterfamilias) имели практически неограниченную правовую власть над своими наследниками, кроме замужних дочерей, и над своими женами, детьми и имуществом. Также главы семей традиционно передавали свои права сыновьям, особенно, если их сыновья женились.
Выгоды, предоставлявшиеся данными оговорками, были весьма ценными. Например, лицо subjectus patris potestati (по разрешению властей) могло заключить договор страхования на дожитие, но оно не могло сделать это без специальных полномочий.
Важно подчеркнуть, что лицо могло застраховать свою жизнь в пользу третьего лица и что оно могло сделать это в отношении дочери, но существует сомнение, действовала ли данная форма договора в случае, если лицо страхуется в пользу дочери. Вполне вероятно, что такой договор признавался действительным, если бы бенефициаром назначалась его жена или сын. Возможно, что такой договор распространялся на более дальних родственников и даже не родственников. Разрешается также договор, предусматривавший компенсацию в случае смерти его дочери в пользу страховщика.
Опять же, здесь возникает вопрос о степени распространения права страховщика застраховать жизнь третьей стороны, и не исключено, что такое право распространялось лишь на самых близких родственников. Но то, что это было не так, подтверждается отрывком из Институтов Юстиниана, который четко устанавливает, что действительность соглашения зависит от смерти другого лица (post mortem alterius). Читаем: «Item post mortem alterius recte stipulamur» — «Мы также вправе оговаривать какую-либо выплату или совершение каких-либо действий после смерти другого лица»[95].
Такой договор о выплате лицу в случае смерти его дочери можно рассматривать, как договор по возврату ее приданого в случае ее смерти. Если бы договор прописывался в разделе о приданом либо вообще описывался отдельно, подобное объяснение было бы весьма обоснованным. Однако это не так. Договор, очевидно, представлял собой вариант другой сделки в той же оговорке, которая выделена словами «vel ita» — «так или иначе». Поскольку первый договор, похоже, не имеет отношения к возврату приданого, следует, что и второй договор также, если не предположить, что Ульпиан поместил по соседству, как часть одного и того же предложения, два договора, которые касаются абсолютно разных вопросов.
Видно, что при допуске условий, которые основывались на фразе «если ты умрешь», лицо, которое соглашалось платить деньги в случае смерти другого лица либо получить деньги в случае своей собственной смерти, было вправе заключить: а) срочное страхование жизни, и б) страхование на период существования определенных рисков.
То, что эта форма условия не только могла, но и должна была подразумевать срочное страхование, вполне ясно, поскольку, благодаря тому факту, что каждый должен умереть, слова не несут смысла, если период, на который застрахована жизнь, не лимитирован, иначе жизнь не вечна, и, соответственно, должна быть выплачена оговоренная сумма. Из этого следует, что страхователь мог заключить строчное страхование жизни; он также мог в случае дожития сделать это и во второй раз после истечения первого срока, и, вероятно, и в третий раз с учетом увеличения каждый раз стоимости полиса. Вполне возможно, что при заключении таких соглашений можно было оговорить право продлить срок действия защиты от риска за дополнительную премию. Опять же, такое условие могло использоваться для страхования от чрезвычайных обстоятельств, которое бы возмещало расходы в случае, если «А» умирал в течение жизни некого «В». То, что нет ссылок на такой договор, конечно, является сильным аргументом против существования таких договоров, хотя такой вывод неоднозначен. Как бы то ни было, такой договор мог заключаться на законной основе.
