– На Тригоне ни один заключённый не избежит подобной участи, – произнёс сокамерник Вентир сидевший возле Форса. – У каждого постепенно иссякают силы. Никто не станет кормить тебя за свой счёт, терпеть вонь твоего разлагающегося тела и стоны, мешающие спать.
– Поэтому лучше самому уйти, пока ещё можешь заплатить за смерть, – резюмировал Форс. – Тогда тебя похоронят и даже поставят памятник – небольшую плиту с выбитым именем. Я был на третьем уровне и видел там эпитафии. Всё же приятно думать, что хоть кто-то прочтёт твоё имя на могилке.
– Но ведь не каждый может купить смерть. – Рей пытался разобраться в тюремных законах.
– А альтернатива – сдохнешь, как животное, – ответил Вентир. – Если сядешь на шею сокамерникам, тебя просто зароют где-нибудь в шахте. Такое случается. Заключённые порой не возвращаются после смены. Их, конечно, ищут, но не находят. И тогда говорят, что человека похитил злой дух Тригона – Гзурд. А он ненавидит людей. Я слышал: этот демон забирает души и мучает до скончания времён.
После обеда Рей вместе с товарищами отправился на церемонию прощания с Ретелем. Тюремные власти разрешали в таких случаях свободный проход по блоку. К камере подтягивались заключённые с других уровней, и возле неё было уже многолюдно. Не все могли войти, поскольку внутри толпился народ, поэтому узники заглядывали через головы коллег. Уставшие после смены мужчины, лично не знакомые с Ретелем, предпочитали не дожидаться окончания церемонии, а, попрощавшись, отправлялись спать.
Рей хотел иметь представление о местных обычаях, и ему удалось пробраться в камеру, когда из неё вышло человек десять. У кровати умирающего стояли калеки с потухшими глазами и ввалившимися щеками. Все они были знакомы и выглядели примерно одинаково – лысая голова, кожа да кости. Трясущимися руками преждевременно одряхлевшие узники прикрывали грязными спецовками язвы и другие изъяны тела. Многим из них вскоре предстояло тоже последовать в мир иной.
Вонь от больных, толпившихся в камере, была удушающая. Но после воздуха шахт она не казалась ужасной. В узкий проход между койками опять набилось человек двадцать. Мужчины стояли вплотную и перебрасывались словами. Близился роковой час Ретеля. Принятое им обезболивающее заканчивало срок действия, и он из последних сил сдерживался, чтобы не орать.
За прошедшие годы болезнь съела мужчину. Его тело разлагалось и воняло тошнотворной мерзостью. Кожа уже не прикрывала лицевые кости, и они белели над и под глазами. Невыносимые боли изматывали Ретеля. Последние дни он работал в забое за наркотики, позволявшие забыться от изнуряющих мук.
Таблетку смерти положили на тарелку, стоявшую на груди эрунго. Так здесь называли самоубийц. Как объяснили сокамерники, в тюрьме был особый ритуал ухода в страну смерти. А люди суеверны, и никому не хотелось навлекать на себя проклятия. Кроме того, за происходящим следил врач. Он смотрел, чтобы никто не украл заработанную умирающим дозу яда.
– Ретель, пора, – услышал Рей знакомый голос авторитета. – Не терпи, уходи. И мы помянем тебя.
– Да, – проскрипел эрунго. Было заметно, что каждое слово он вымучивал. – Я хочу сказать… напоследок… Я сюда попал за убийство дзугов. От моей руки погибло сорок тварей. И я горжусь этим… Суд оккупантов приговорил меня к работам на Тригоне. Так я оказался здесь… А тут я убил двух человек… Я им отомстил за… Неважно… После амнистии, когда Империя обрела свободу, меня тут оставили… Такие мои грехи… Люди, простите Ретеля.
