Но иногда, отец находил эти книги и безжалостно портил. Рвал и выбрасывал в мусорку.
– Проститутка! – орал он в ярости, – шалава, тварь!
А я молчала. Мне хотелось крикнуть в ответ, что я «не проститутка». Но я не могла. Ведь он знал всю правду обо мне.
И еще, его возмущала косметика. Дома я не красилась, и на работу уходила без макияжа. Но утром в магазинной подсобке мы с Риткой наводили красоту по журналам. Я выучилась красить глаза, чтобы разрез их выглядел кошачьим, а на свои полные губы наносила блеск. Получалось красиво. Лицо мое приобретало этакую породистость, и я часто ловила заинтересованные взгляды молодых парней и взрослых мужчин. И мне это льстило. Тем более, что вызывало неизменное одобрение Ритки. Но однажды в наш магазин зашли мои родители. Они гуляли в парке и решили проведать меня. Появление их в моем полу выдуманном мире было странным и неестественным. Я чувствовала смутную угрозу от их присутствия, но объяснить, почему, не могла даже себе. Может, мне было стыдно за старомодное бежевое пальто моей матери, ее затравленный, как будто просящий, взгляд? Или, за неграмотную, но уверенную речь отца? За его поведение – оценивающее и властное, как будто он что-то понимал в книготорговле? Я не знала.
Но я забыла про макияж! И про облегающую блузку яркого цвета, которую мне одолжила подруга! Мать и отец сделали вид, что ничего не заметили, но вечером, когда я пришла домой, они не разговаривали со мной. Показывали мне свое порицание, свое осуждение, усиленно изображая, что меня не существует! Так продолжалось несколько дней. Я снова почувствовала себя маленькой и беспомощной. Интересно, они знали, насколько жестоко ранят меня?
И мне пришлось просить прощения, совсем как «тогда», обещать, и даже поклясться, что я больше никогда не буду так выглядеть! Они простили меня спустя месяц. Отец даже не обозвал меня.
Моя ненависть к ним скручивалась в тугой жгучий ком у меня внутри. Но я молчала.
6.
Я много раз спрашивала свою совесть: так ли я виновата в своем «поступке» на самом деле? Мне исполнилось двадцать. Сомнения зародились и стали одолевать меня сначала робкими, а потом более настойчивыми вопросами. Я все еще не могла успокоиться. Давление отца стало невыносимым. Я просто возненавидела его. И маму заодно с ним. Зачем, зачем они так часто напоминают мне «об этом»? Ведь всем нам было бы легче все забыть? Прошло семь долгих мучительных лет, и моя порочность больше не проявляла себя. Я была готова забыть, а они – нет… Вспышки ненависти к ним сменялись сожалениями. Мне все чаще и чаще хотелось сказать им: «Хватит! Хватит об этом! Ведь я была совсем ребенком!» Но я молчала, уверенная, что не буду услышана в своем отчаянном крике.
Наверное, нужно было кому-нибудь рассказать «об этом». Может быть, мне стало бы легче… Но я с трудом признавалась себе в том, что все это БЫЛО СО МНОЙ! Даже Ритке я не могла открыться, а больше у меня никого не было. Кого я могла призвать к себе в судьи?
А потом появился ОН. Костя был совершенно несчастным, одиноким и добрым. В наш магазин пришла аудиторская проверка. Я тряслась и нервничала больше всех. Главным проверяющим был Костя, Константин Викторович. Он улыбался мне доброй улыбкой, и…успокаивал. Уверял, что наши нарушения незначительны и выдал положительное заключение о проверке.
– Тань, ты ему просто понравилась, – сказала мне уверенно Ритка.
