Один билет до Савангули - страница 32



– Вы имеете в виду здания, архитектуру?

– И это тоже. Это, конечно, самая видимая часть. Теперь там даже как-то научились гордиться, что у них самая большая православная церковь… Западной Европы, что ли?.. Ну она, действительно, очень заметна: русский стиль архитектуры, на высоком месте, видна хорошо, не заметить невозможно. Хочешь, не хочешь, если раньше не взорвали, теперь гордится приходиться!..

– Не взорвали?

– Да нет… Это я просто… просто повышенное черепное давление через край без спросу выплёскивается. Простите! Нет, вроде как, целиком, как в России после революции, не взрывали. Что-то пытаются сохранить, что-то нет, но раньше, например, православные церкви переделывали в лютеранские: луковки скидывали, иконостасы на помойку… Какие-нибудь изменения свои вносили, чтобы русскость уж чересчур в глаза не лезла. Но это раньше было, до войны и после. Тогда от всего русского пытались избавиться – примерно, как сейчас в Прибалтике, – пинка посильнее, чтоб духу русского не было. Потом финны, видимо, поняли, что лучше пытаться хоть как-то интегрировать, чтобы мину себе в огороде не вырастить… Но, вообще, так далеко ходить не надо: следы Российской империи видны во многих местах. Перед Первой мировой войной русские Хельсинки укрепляли, как и всю Финляндию, на случай высадки немцев. Вокруг Хельсинки в скалах окопы выдолблены, склады какие-то, дороги мощёные в лесу для пушек – они так и называются «Пушечные дороги» – до сих пор сохранились! У меня из окна виден – мы на окраине Хельсинки живём – бетонный дзот или бункер такой небольшой, вернее, только верхняя бетонная плешь на соседском участке. Посередине дырка вентиляционная, и в неё соседка цветы посадила. Сосед мне с гордостью показывал копию старой русской военной карты, где эти укрепления обозначены. Там была пушечная батарея или, не знаю, как правильно, но там было три или четыре пушки углублены и этот дзот рядом. А предыдущий владелец этого участка рассказывал, что он засыпал входы в этот бункер на всякий случай, чтобы дети не лазили. Я с ним не был как-то хорошо знаком – сосед и сосед. А когда он заболел раком – ну я тогда этого не знал – выходил садился на крылечко и на балалайке играл – представляете! на балалайке! – играл какие-то грустные русские мелодии! Довольно быстро умер.

– Он был русским?

– Понятия не имею. Никогда не спрашивал. Возможно. Мы с ним по-фински разговаривали. И он не пытался со мной по-русски. Раньше русские старались там не высовываться.

– Может, не знал, что вы по-русски говорите?

– Ну, что-о-о Вы! На мне большими красными буквами «эс» написано, что я русский!

– А почему буквами «эс»?

– Потому что финны не умеют русские шипящие произносить. Вернее, не хотят…

– Как это не хотят?

– Чикаго и Вашингтон говорить умеют, а по-русски шипящие никак не хотят.

– В финском языке нет шипящих?

– Только буква «эс».

– А-а-а! Понятно теперь!

– …Вот и получается, что на любом уровне, где угодно, если присмотришься, эти связи с Россией… следы видны… Но нужно присматриваться. Там стыдятся соседством с Россией, стыдятся своего прошлого, стыдятся своей ментальности… Конечно, в центре Хельсинки и присматриваться не нужно: город строился по примеру тогдашней столицы империи. Даже, вроде как, «Маленьким Петербургом», называют. Названия улиц некоторые сохранились с царских времён – именно такие, которые имеют какую-то связь с Россией или с царской семьёй.