«Этим медведям не понять моей тонкой натуры»! – твердила она, мечтая об образованном женихе, желательно знатном. Тот факт, что сестры тоже окончили институты и прекрасно уживались с «медведями», ее не трогал. Ведь в глубине души, Софи считала себя выше и благороднее сестер.
С целью, найти себе ученого и знатного мужа, София переехала в Петербург. И этим сделала свою мать глубоко несчастной. Мария Семеновна ненавидела столицу всей душой, скучала по Москве, по дочерям и внукам и постоянно простужалась. Ее несчастное состояние не могло укрыться от дочери. Но Софи умоляла мать потерпеть, уверяя, что выйдет замуж весьма скоро. Месяц—другой и маман сможет вернуться в свой обожаемый московский дом.
Однако это «весьма скоро» затянулось на два года. Знатные и образованные женихи не спешили в гости к Потаповым, да и к себе не звали.
Познакомиться с Жаном удалось на вечере, который устраивал модный среди аристократии учитель танцев для своих учеников. При виде молодого обаятельного Горшкова, который выглядел настоящим гусаром даже во фраке, сердце Софи забилось сильнее. Сам Горшков казался «совершенно очарованным» ее скромной персоной. В этот день уже начавшая терять веру в свою привлекательность София вновь воспрянула духом.
София Александровна, облаченная в шуршащее платье модного розовато—палевого цвета и маленький кружевной платок, спустилась в столовую, где накрывался обед. Проходя мимо гостиной, она услышала мужской голос. Сердце Софи затрепетало. К обеду ожидался только один мужчина, ее Жан. «Значит, пришел все-таки»,– решила она, и вместо того, чтобы войти в столовую отдать последние распоряжения по обеду, поспешила в гостиную. Но там ее ждало разочарование. Матушка все сидела у окна, а рядом с ней стоял, почтительно склонив седую голову, модный петербуржский доктор – новый друг маман.
Софья Александровна избирательно принимала привязанности матушки. «Ей дай волю, так соберет всех нахлебников Петербурга, как было в Москве,– рассуждала девушка. – Это может отпугнуть хорошее общество». Однако доктор Павел Николаевич прошел цензуру Софии Александровны, как достаточно ученый и даже вхожий в дома знати.
–Добрый день, Павел Николаевич,– бросила София от двери.
Досадуя на то, что это все-таки не Жан, она не стала входить, а отправилась «наводить глянец» в столовую. Доктор успел поклониться спине Софии Александровны, и продолжил занимавшую его беседу с маменькой.
В присутствии приятного собеседника Мария Семеновна уже не выглядела старушкой. Ее лицо разгладилось, приобрело свежесть и приятность, в глазах светилось удовольствие.
–Ах, Павел Николаевич!– говорила она, мечтательно закатив глаза.– Как я скучаю за нашим московским домом! Именно оттого я и болею так долго. И что бы вы мне не говорили, в этом деле пилюли бессильны! Ах, как мала эта квартира! Дышать невозможно. Будто сердце давит.
–Что вы Мария Семеновна! У вас прекрасная квартира!– возразил доктор.
–Вы говорите так оттого, что не видели нашего дома! Вы непременно должны к нам приехать! У нас несколько парадных комнат. А одна такая роскошная! Мы приглашали для росписи ее итальянского художника.
–Правда?– удивился Павел Николаевич. – И как же его фамилия?
–Право, не помню. Слишком сложная. Художник как раз был проездом в Москве, и все купцы буквально рвали его друг у друга из рук! Вы должны непременно увидеть нашу залу! Мой покойный муж особо гордился ей. По потолкам и стенам райские птицы, сирены, купидоны! А мебель, какая, французская! Вся зала уставлена диванами и кушетками, оббитыми дорогим шелком.
