Рестонский университет представлял собой царство зеленой травы, больших толстых дубов, зданий из красного кирпича, а также головных повязок бандана и коллективных игр на свежем воздухе с пластиковым диском «фрисби». Профессора здесь все еще носили длинные волосы, бороды и твидовые пиджаки, а атмосфера студенческого городка была напитана невинностью, верой в будущее, любовью и духом молодости. В этом-то и заключалась притягательная сила университета. Здешние студенты вели дебаты о жизни и смерти в идиллической обстановке парка Уолта Диснея. Возможно, так и надо. Наверное, все университеты должны быть такими.
– Взяла и ушла, – вдруг сказала Брэнда. – Когда мне исполнилось пять лет, оставив меня один на один с отцом.
Майрон смотрел в окно и молчал, чтобы не мешать ей выговориться.
– Я помню о ней абсолютно все. Как она выглядела, как от нее пахло, как уставала после работы… Ей было трудно даже по лестнице подняться – вот как уставала. Полагаю, за последние двадцать лет я говорила с матерью не более пяти раз. Но думала о ней каждый день. В частности, о том, почему она меня предала. А еще о том, почему мне до сих пор ее не хватает.
Брэнда отвернулась. В салоне автомобиля снова воцарилась тишина.
– Вы разбираетесь в этом, Майрон? – неожиданно спросила она. – Я имею в виду работу следователя и все такое прочее.
– Более или менее.
Брэнда положила ладонь на ручку дверцы и толкнула ее от себя.
– Можете найти мою мать?
Ждать ответа она не стала. Быстро выбралась из машины и устремилась к входу в общежитие. Майрон проследил за тем, как Брэнда исчезла за дверными створками кирпичного здания, построенного в колониальном стиле, завел мотор и поехал домой.
Майрон нашел себе пристанище на Спринг-стрит, обосновавшись в апартаментах Джессики, находившихся в перестроенном под жилые помещения промышленном здании. В разговорах он продолжал отзываться о своей новой квартире как об апартаментах Джессики, хотя давно уже перевез туда вещи и платил половину арендной платы.
Майрон поднялся по лестнице на третий этаж, открыл ключом дверь и сразу же услышал голос Джессики:
– Не мешай, я работаю.
Хотя щелканья компьютерных клавиш слышно не было, это ничего не значило. Пройдя к себе в спальню, Майрон закрыл дверь и решил первым делом прослушать автоответчик. Джессика не подходила к телефону, когда занималась писательством.
Нажав на кнопку, спортивный агент услышал следующее:
– Привет, Майрон. Это мама. – Можно подумать, он не узнал бы ее голос. – Терпеть не могу разговаривать с записывающим устройством. Почему, спрашивается, твоя соседка не отвечает на звонки? Она ведь дома, я точно знаю. Неужели так трудно снять трубку, поздороваться и выслушать сообщение? У себя в офисе, когда звонит телефон, я всегда поднимаю трубку. Даже если очень занята. В крайнем случае прошу секретаршу принять сообщение. Как-никак абонент будет иметь дело с живым человеком, а не с машиной. Надеюсь, ты знаешь, Майрон, как я ненавижу всю эту чертову машинерию? – Она еще довольно долго рассуждала на эту тему, и Майрон вспомнил о благословенных временах, когда телефонные записывающие устройства имели ограничения по времени. Прогресс, конечно, хорошее дело, но далеко не во всех случаях.
Наконец мама стала завершать свой монолог.
– Позвонила просто для того, чтобы сказать тебе привет. А серьезно мы поговорим позже.
Майрон до тридцати с лишним лет жил вместе с родителями в пригороде Нью-Джерси в Ливингстоне. Первые годы жизни он провел в маленькой детской на втором этаже родительского дома. Когда ему исполнилось три, перебрался в спальню справа от детской. В этой спальне он благополучно просуществовал до шестнадцати лет, а с шестнадцати до недавнего времени обитал в подвале того же дома. Не все время, конечно. Четыре года он учился в Университете Дьюка, штат Северная Каролина, а летние сезоны проводил в спортивных лагерях на баскетбольных сборах. Время от времени он останавливался у Джессики или у Уина на Манхэттене, но своим настоящим домом всегда считал семейное гнездо, где жили мамочка и папочка. Считал искренне, никто его к этому не принуждал, хотя психоаналитик, выслушав его излияния, почти наверняка обнаружил бы в рассказе Майрона некую странность и стал бы докапываться до глубинных причин подобной привязанности к корням.
