Отец не раз говорил Вито, что он ещё поплатится за свою слепую веру, но он не воспринимал всерьёз эти слова. Как можно было поплатиться за то, что доверяешь своим людям? А вот как. Тот за̀мок мироощущения, понимания жизни и цели, стремления к справедливости и расплате развалился под натиском всего лишь нескольких распечатанных бумажек. Развалился и треском заполонил голову, заставляя её раскалываться от боли. Казалось, каждый сформированный под месть нейрон просто разрывался, разрушая устоявшиеся и окрепшие цепи. Всё перевернулось с ног на голову. Теперь Вито выглядел тем, кто истребляет неподобных себе, неся какую-то чушь про месть. Он, Вито, вестник смерти и будущей мести. Он принёс смерть на эту землю, а не справедливость. Он олицетворение жестокости, а не правды. Он пролил невинную кровь, а не вымыл руки в крови врага. Он тварь, истребившая часть и без того скудного населения земли. Он принёс войну в мирную землю, а не защищал свой народ. Он сделал своих людей безжалостными убийцами.
«Что же теперь делать? Как вернуть себе честь? Может, эти письма, всё-таки, неправда? Нет. Правда. Всё сходится. Что делать? Как исправить репутацию моего народа?»
Горечь и злость распирали грудь, тоска и самопоедание заполнили разум. Захотелось плакать. Он не стал сдерживаться.
***
Шанс.
Тьма разбежалась вверх и вниз, мутная картинка начала набирать чёткость. Лёгкие заполнял кислород из прикреплённой к лицу маски. Тело было голое и парило в вязкой жидкости.
Первые, бесконтрольные и бессмысленные мысли пробежали в голове, оставив за собой шлейф недоумения.
«Что я?» – подумал Икут.
Он медленно повернул голову и понял, что находится в регенерационной камере экстренного типа. Он внутренне застонал. Всё тело ныло и не слушалось, голова раскалывалась.
«Я жив?»
В голове вспыхнули последние воспоминания. Он, осознав собственную обыкновенность, безличность и потерянность во время беседы с Вито, упустил из руки нить укатившегося вперёд клубка жизни и бесцельно бродил по городу, придаваясь мысленному самобичеванию. Потом вдруг перескочил к своему офису и вошёл в здание. В следующий миг он уже стоял на крыше с расставленными в разные стороны руками и устремлённым в небо лицом. Потом тьма. Ничего. Тёплое такое, приятное ничего. Пустота, что пронеслась вмиг, оставив за собой лишь едва уловимое прикосновение умиротворения.
«Нет. Почему? Как? Я должен был покончить с этим миром… Почему он опять меня не отпустил? Нет…»
В комнату вошла медсестра, подошла к камере, глянула на Икута, затем на приборы. Кивнула. Вышла. Спустя минуту вернулась вместе с врачом. Он тоже изучил показания приборов, кивнул, что-то приглушённо проговорил (жидкость поглощала все звуки), взял из ящика столика шприц, проверил его, затем нажал на кнопку – уровень жидкости в камере начал понижаться. Врач открыл уже пустую камеру.
– Сейчас полегчает, – сказал он и воткнул шприц Икуту в шею.
Мир стал ещё чётче, головная боль и онемелость тела прошли. Врач подождал немного, затем отсоединил кислородную маску.
– Вы как?
Икут закашлялся и попытался приподняться на локтях. Суставы едва сгибались, так что пришлось снова лечь.
– Где я? – спросил Икут.
– Вы в больнице города Шанс.
– Как давно?
– Чуть больше суток.
Икут опять закашлялся. В комнату вошёл человек, говоря куда-то назад:
– Уверяю вас, я не помешаю.
Эйден Анз вошёл в палату Икута, посмотрел на врачей, склонил голову, затем обратился к Икуту:
