Однако Михаил Алексеевич всё-таки был выгодной партией, такие на дороге не валяются: не пьёт, не курит, домовитый, с деньгами, опять же. Он сам предлагал Надежде жить вместе, и к её сыну вроде бы неплохо относился, но она пока что отделывалась неопределенными фразами: вроде того, что давай, мол, проверим свои чувства и всякое такое. В глубине души Надежда рассчитывала, что Андрею нравится не только сексом с нею заниматься. Она, хоть и старше, женщина хоть куда, вон, как по улице идёт – мужики ещё вслед оборачиваются!
И ни у какой подруги она в этот день не была. Встречалась с Михаилом Алексеевичем. От него и пришла к Андрею. Если бы она была поумнее, то постаралась бы перед выходом не только накраситься, но и хорошенько отмыться: Михаил Алексеевич после бритья пользовался лосьоном «Меннен – Снежная лавина», довольно-таки крепким, да еще и «Эгоистом» душился – мужской, стойкий аромат парфюма перебивал её духи, и Андрей, конечно же, ощущал это, но сказать ничего не мог. Во-первых, сам не без греха. Во-вторых, надо же как-то женщине устраивать свою судьбу, зачем ей мешать: и сам не гам, и другому не дам – он относился к Надежде как к подружке, не более того. В третьих, ему не хотелось никаких разборок: пусть всё идёт так, как идет.
Ничего против массажа он не имел, но это действие Надежда постепенно переводила в более интимные движения, что Андрею сегодня было не нужно. Видение подействовало на него странным образом: тело болело и ныло, хотелось покоя и тишины. Он не врал, когда говорил об этом женщине.
– Надь, давай в другой раз, – Андрей кашлянул. – Ты классно делаешь массаж. Мне нравится. Но не сегодня…
Надежда не подала виду, что обиделась, наоборот – защебетала всякие глупости, как по её представлениям, и положено делать женщине, знающей себе цену: вспомнила вдруг о недоделанных дома делах (хотя какие, помилуй бог, могут быть дела глубокой ночью?), о том, что надо ещё бигуди накрутить, сыну на завтра нажарить котлет (ну, надо же! дня ей не хватило – непременно в полночь у печи толочься будет). И ещё что-то она чирикала совершенно счастливым голосом, и наказывала Андрею непременно дверь запирать, и под шерстяной плед лечь, и ни о чём плохом не думать.
Оказавшись в темном, вонючем подъезде, Надежда расплакалась. Она вдруг с тоской подумала, что всегда хотела жить жизнью того мужчины, которого любила. Но, оказывается, это им не всегда нравится. Свою одну-единственную жизнь, чаще всего, они хотят прожить сами, и женщина в ней – лишь страничка, может быть, не самая главная, может быть, такая, которую можно вырвать – и о ней даже не вспомнишь, потому что смысл не нарушится. Значит, свою жизнь и она должна прожить сама, не надеясь ни на кого другого? Но от этой мысли слёзы покатились ещё сильнее…
Сергей Васильевич Уфименко считал, что на месте нынешнего центрального городского парка некогда находилось нанайское стойбище, о котором смутно упоминается в некоторых дореволюционных источниках. Оно располагалась на откосе берега, в обрывах террас. Люди жили тут в серома – землянках, хурбу – полуземлянках-полузасыпнушках, были и хагдуны – домишки, которые строились из плетеных камышовых фашин, жердей, тальника – остов обмазывались глиной, перемешанной с травой или шерстью. Главной конструкцией такого дома являлся накан – своего рода отопительная система, напоминавшая лежанку: люди на ней спали, сидели, ели, работали. Сергей Васильевич восторгался этим хитроумным изобретением аборигенов: накан обогревал всё жилище и, главное, можно обходиться без фундамента, а пол под ногами всегда был теплым.
