Тридцать первого декабря федеральные войска вошли в город. Он казался покинутым.
На центральной площади Минутка танковая колонна в составе батальона разделилась по ротам. Роты – по взводам, и по три, по четыре, по пять машин – разъехались в разные стороны, рассекая город радиально и веерообразно, стараясь утвердить свое присутствие во всех его районах.
Танки шли впереди, сзади за ними двигалась мотопехота – небольшими группами по десять, двенадцать бойцов.
Игорь Михайлович Жмурин сидел на месте водителя головного танка, выбирая маршрут, прислушиваясь к голосу своего штурмана и своего закадычного друга, Петьки Гвоздева, и старался не разгоняться, чтобы ребята, следовавшие за ними, могли оставаться под прикрытием их мощной брони – самой мощной в мире, искренне думал он. Ревут, рычат мощные двигатели железных жуков, тревожа остовы убитого города. Мертвого. Пустые дома – одни стены.
Игорь притормозил и постарался объехать громоздкую бетонную балку, треснувшую посередине, что так неудобно легла поперек улицы. Заминка! И за ним, за ведомым, выстроилась очередь: второй танк, третий, четвертый, пятый – их вереница, похоже на многочленистое фантастическое насекомое: на гигантскую уродливую гусеницу, топорщащуюся стволами-усиками. И, вывернув вправо, на тротуар, медленно, не спеша, они двинулись дальше. Ведь танк – он, как ледокол: сначала буравит этот искусственно созданный липкий туман своею длиннющей пушкой, словно берет пробу, а потом – грудью как на финишную ленточку, и клочья материи отлетают по обе стороны его сильного тела, а пространство впереди раздваивается: часть остается справа, часть слева. Адский грохот, скрежет, искры, что гроздями сыплются из-под стали гусениц, когда они, будто жернова, перемалывают горную породу и вздыбленный асфальт. Машина ползет. Или несется. Как думать! Как считать.
Напряжение изнуряет. Задача – выявить очаги локального сопротивления и подавить огнем, а ребята из мотопехоты зачистят, кажется не выполнимой. Потому что очагов сопротивления нет!
– А жилые дома, многоэтажные, полуразрушенные, но, как крепости, как подводные лодки, скрывающие своих? А в каждом – засада?
– Да! Но на седьмой, на пятый, даже на третий этаж пятидесятитонный танк не заберется.
И они – ползут. Во все стороны от себя – комья земли с арбуз и брызги размером с тарелку, только уворачивайся, эй, если живой! Ползут. Без колеи, без дороги, без направления и цели, перемешивая грунт: черный талый снег, мокрую землю, кровь.
Игорь, соизмеряя силу, скоростью и ландшафт, надавил на педаль газа – и стопа уперлась в бронированный пол. Мотор взревел как стадо диких животных. Танк, подпрыгнув, рванулся вперед. Руки наводчика на пульте прицела вспотели – мокрые, они скользят. Он обтер их об засаленную материю комбинезона. Башня и вместе с нею ствол пушки – жерло, из которого следует ожидать – только дайте команду – извержения, поплыла. Она рыскает в поисках врага: чуть качнулась вверх – примерилась к верхним этажам, и снова вниз – чтобы ударить в лоб.
Разведка боем! Противника не видно. Тридцать первое декабря – до нового, тысяча девятьсот девяносто шестого года восемь с половиной часов.
Стальной монстр в неизменно прочной броне, проверенной на удар и выстрел, воздействие взрывов и многотысячную температуру, на выносливость металла и его сопротивление – машина послушна Игорю. Она в эти минуты его часть. Его органы движения. Его инстинкт самосохранения. А он – её чувства: зрение, осязание, обоняние. Чувство равновесия и боли.
