– Нет, не думаю – отек мягких тканей.
– Отек? Ха!
Ни один из говоривших не отступал от своей точки зрения, сомневающийся – сомневался, настаивающий – был безапелляционен.
– Пора бы и разрешиться. Обычному банальному отеку, говорю. Две недели ведь прошло.
– Ну и что? Подумаешь! Две недели! Срок? Он лежит, не ссыт, не жрет. Пульс – сорок восемь ударов в минуту. Вся физиология замедлилась. Этот парень, как змея, как медведь в спячке. Вот отеки и держатся.
– Хорошо. Ушиб головного мозга.
– Тяжелый, тяжелый, – перебил второго первый.
– Ушиб головного мозга тяжелой степени без очаговой симптоматики. Так и запишем? А так – бывает?
– Бывает! Все, старина, бывает! – раздраженно отозвался первый. – А, в общем-ка, пригласи невропатолога! Чтобы диагноз сформулировал. Чтобы потом нейрохирурги не смеялись. Хорошо?
– Конечно. Вызову. Обязательно. Я сам об этом думал. Ждал вот только, пока в себя придет. И надо же – две недели без сознания, и очнулся!
– Да-а.
– Ага-а.
Круг разговора замкнулся, но тут же, разорвав завершенное кольцо, вышел на новую спираль: – Трахеостому следует закрыть. Пусть дышит сам. Нос сломан, значит, через рот. Теперь, когда он пришел в сознание, язык западать не будет. Правильно?
– Точно! Закроем, – снова охотно пообещал второй врач.
– Вызови хирурга.
– Хорошо. Сделаем. Сегодня же, по дежурству.
– Ну да.
Среди множества слов, брошенных отрывисто, в ответ или невзначай, с недоговоренной связью между предыдущей или последующей мыслью, встречались такие слова и выражения, которые Роман не понимал совсем, – он и в самом деле слышал их впервые. Значения некоторых ворошили в нем залежавшийся пласт, но, как осенний, прошлогодний слой перегноя, слишком толстый и массивный, чтобы смести его запросто или хотя бы приподнять, – и они не находили отклика в образах. Да, большинство слов оставались без своего внутреннего смысла – пустой звук, сотрясение воздуха, но вот самые простые, служащие для выражения эмоций или обращения, – он определенно знал.
Он не мог говорить, но захотел кивнуть, подать знак, он – понимает. Он – живет.
Подошла медсестра. Оба реаниматолога, одновременно и как-то привычно-одинаково поправили стетофонендоскопы, болтающиеся у них на груди, посторонились, отступив на шаг-полтора назад, и перевели свои взгляды… Медсестра, повернувшись округлой попкой к врачам, склонилась над Романом. Кусочком влажной ватки она протерла ему кожу на плече и, ловко держа пластмассовый шприц тремя пальцами, погрузила стальной наконечник иглы в мышцу. В следующий миг Роман почувствовал – стали неметь язык и губы, и приятное тепло стало распространяться вдоль позвоночника, а в глазницы – кто-то начал лить жидкий бетон. Еще через секунду чернота заволокла всё!
Он не слышал, о чем, стоя рядом с ним, тихо, вполголоса, продолжали переговариваться врачи.
Фальцет спросил у баса:
– А что милиция?
– А что милиция? Ничего. Моя милиция меня…
– Бережет?
– Да нет. Другое.
– А-а.
– Знаешь, кстати, чем милиция отличается от полиции?
– Чем? Полиция – у них, а у нас милиция. Условность, в общем-то.
– Не совсем. Термин «полиция» происходит от слова polis – город, и полисмен означает городской человек, городовой. А название милиция получилось от military, что означает оружие, вооружение. Милиционер – это вооруженный человек. Человек с оружием. Да, в этом суть. Вот что заложено изначально в смысле и роде деятельности. Насилие! Понял?
