– А давайте выпьем за встречу, за нашу семью, – придумала она. – У меня родился прекрасный тост...
Тут уж отец не вытерпел и раздражённо прервал её:
– Ну какой выпьем, Вера?
– А что такого? – воззрилась она на него, будто и правда не понимает его посыл.
Мне хотелось встрять и пояснить, мол, папочка считает меня алкоголичкой, которой даже понюхать пробку от вина никак нельзя. Но я же решила не выступать и вести себя прилично. И сарказм в эту схему не укладывался. Поэтому я, чтобы не искушать судьбу, встала из-за стола, поблагодарила и вышла вон. Однако не удержалась, остановилась за дверью и прислушалась. Они говорили тихо, половину я не разобрала, но и того, что услышала было достаточно, чтобы всё понять.
Отец ворчал: какой ей пить? Она здесь почему? Потому что там не просыхала. Скатилась на самое дно! Так давайте ещё тут ей нальём, чего уж!
Вера распереживалась: Серёжа! Как можно! У Линочки полтора месяца назад мама умерла! У неё травма! Её надо щадить, а не гнобить и не принижать!
Вот честно, я бы, может, и прониклась к Вере, не будь она такая вся правильная и добренькая. Может, конечно, это я слишком циничная и испорченная, а она нормальная, такая, какими и должны быть люди. Но не верю я в абсолютную доброту и бескорыстие, хоть ты тресни. И в Вере мне чудится сплошное фарисейство.
Ну а отец – он как всегда в своём репертуаре.
10. 10
Неделю с лишним я кое-как выдюжила.
Всего раз выбралась в центр – с девчонками встречалась. И то вернулась к девяти вечера, как скромная школьница, хотя наши звали с собой в клуб.
И мне, честно, хотелось с ними, но я преодолела соблазн: соврала, что болит голова и отправилась домой. Ну не говорить же им, что я теперь практически на бобах, потому что отец урезал моё содержание, это стыдно. Я и так считала каждый рубль и напряжённо прикидывала – хватит или не хватит. С завистью смотрела, как подруги беззаботно брали всё, что цепляло глаз.
Я же сама почти не потратила денег, если не считать обед в Марциано, такси в оба конца, ну и так – кое-какие покупки по мелочи. И всё равно отец был недоволен. Брюзжал, мол, вместо того, чтобы заняться делом, я опять гуляла и тратила.
Придумал ещё, чтобы я восстановилась в универе. Или, на худой конец, закончила какие-нибудь курсы. Я сдуру ляпнула: зачем?
И понеслось: тебе нравится быть неучем? Хочешь всю жизнь быть никем? Тунеядкой? Никчёмным паразитом?
На языке вертелись злые слова. Ужасно хотелось огрызнуться, сказать гадость Вере, уйти и громко хлопнуть дверью, но я сдержалась.
Выслушала его тираду молча, а потом выдавила из себя: «Хорошо, папа, я восстановлюсь». Моему терпению можно памятник ставить.
Кто бы только знал, как я ненавижу собственного отца! Всё в нём ненавижу: бешеный нрав – чуть что сразу орать и кидаться оскорблениями, привычку всех и каждого нагибать, заставляя плясать под свою дудку, его массивное лицо и взгляд, в котором явственно читается: «Я всё знаю лучше всех». Но особенно ненавижу его за то, что завишу от него целиком и полностью.
К счастью, наши с ним встречи сводились лишь к совместным завтракам. Потом он уезжал по делам и возвращался обычно поздно.
А вот его Веру, к сожалению, лицезреть мне приходилось гораздо чаще. Одно хорошо – в отсутствие отца она так не утомляла своей доброжелательной болтовнёй.
Но самое мучительное то, что дни тянулись до одури однообразно и скучно. Не происходило ровным счётом ни-че-го.
