Я аж охнула от возмущения.
– Хорошо, – отрапортовала Вобла.
– Серёжа, а ты не перегибаешь палку? – промямлила Вера. – Дом не должен быть тюрьмой.
Я Веру не люблю, но тут она права. Но отец каков! Чёртов сатрап! И Вобла туда же!
– А что ты прикажешь сделать – упечь её в наркодиспансер, где с такими обращаются, как со швалью? – повысил голос отец. – Или закрыть глаза на то, как она себя губит? Какая бы она ни была, но это моя единственная дочь. И потом, ты хочешь, чтобы все обсуждали, что у Рязанова дочь – наркоманка? Да я как людям в глаза смотреть буду?
– Но ты не сможешь её вечно держать тут взаперти…
– Понадобится – буду.
– Но это как-то слишком…
– Слишком – это когда мне сегодня ночью позвонили и сообщили, что моя дочь чуть не умерла от передоза, – заорал отец.
– Серёжа, тихо-тихо, – сразу залепетала Вера. – Тебе нельзя так нервничать. У тебя же язва. Я всё поняла. Ты прав.
– Вера…
– Серёжа…
– Ну, в общем, я ещё не решил, как тут лучше поступить. Что-нибудь придумаем.
Очень хотелось спуститься к ним, вмешаться, объяснить, что это бред, что никакая я не наркоманка. Я даже и спустилась до середины лестницы, так меня распирало. Но потом вернулась. Струсила. Умом-то я понимала – сейчас он мне ни за что не поверит, даже слушать не станет. Его вообще сложно в чём-то переубедить, а тут такое...
Спасибо Киселёву. Хотя он же руки мне не выкручивал, сама виновата. Ну ничего, решила я, отец успокоится, и я с ним поговорю.
***
Три дня я просидела затворницей. Слушать меня отец не желал ни в какую, хотя я пыталась объяснить ему, что это была просто случайность, первый раз и последний. Да, это дурость несусветная, я же понимаю. Я сама тысячу раз пожалела и ругаю себя за эту глупость. И уж точно никогда ничего подобного больше не повторится.
Причём я не лгала ни капли и даже не преувеличивала. Но отец не верил и ждал, как я поняла из подслушанного разговора, когда у меня начнётся ломка. Они все ждали. Наблюдали за мной украдкой и он, и Вера, и Вобла, без дела постоянно совались в мою комнату, спрашивали, как я себя чувствую.
На четвёртый день, так и не дождавшись, сразу после завтрака отец неожиданно позвал меня с собой. Точнее, не позвал, а просто поставил перед фактом: съездим в одно место.
– Куда? – насторожилась я.
– Узнаешь.
В общем-то, мне было всё равно, даже, может, и хорошо – хоть какое-то разнообразие.
Виктор вёз нас в сторону аэропорта, потом свернул к Дзержинску, который мы благополучно проехали мимо, а затем и ещё какую-то деревню.
Теперь я снова забеспокоилась – куда мы всё-таки мчимся? Кругом луга, деревья, какие тут могут быть у отца дела?
В конце концов мы въехали на территорию какого-то… ну, наверное, пансионата для бедных или лагеря, огороженного забором.
– Мы здесь зачем? – спросила я. И в ответ опять услышала: узнаешь.
Виктор остался в машине, а мы с отцом направились к ближайшему зданию – одноэтажному деревянному корпусу. За ним располагались ещё несколько подобных строений.
Внутри оказалось ещё более убого, чем снаружи. На улице хоть зелень радовала глаз. А тут всё было каким-то допотопным: вытертый до дыр линолеум на полу, стены, выкрашенные жёлтой краской, старая мебель. Ну, хотя бы чисто.
Отец велел подождать, а сам зашёл в кабинет с табличкой «Директор». Я же от скуки стала разглядывать стенды, увешенные коллективными фотографиями.
Наконец появился отец и вместе с ним – незнакомый лысый мужчина в светлых брюках и рубашке с коротким рукавом. Лысый посмотрел на меня с явным любопытством. Значит, они говорили обо мне.
