– Не то чтобы… Но были сферы деятельности, в которые он не рекомендовал вторгаться приятельницам, если хорошо к ним относился. Говорил, что стать настоящим профессионалом в них можно только ценой невероятных усилий. Слушай, Вик, не счел ли он лечение у женщины менее унизительным? Наверное не нашел в себе сил выслушивать поучения процветающего мужика. Гордости ему было не занимать.
– Поленька, не мучай себя безответными вопросами, – мягко, даже ласково попросил полковник. – Уголовное дело возбуждено не будет. Сердечный препарат твой Садовников наверняка купил сам. Это единственное в сущности, чего нельзя проверить.
– И вколол в вену сам? – упрямилась я.
– Жаль совсем расстраивать тебя, детка, но когда-то Леонид Садовников собирался стать врачом. Поступить в институт было почти невозможно, поэтому предусмотрительный и целеустремленный мальчик окончил медицинское училище. За два года учебы осмотрелся, одумался и подался в экономисты.
– Представления не имела, Вик, – растерялась я.
– Я сострадаю, я понимаю, что это настоящая трагедия – ты чего-то не знала.
– Леня никогда не говорил, что его жизненные планы менялись.
– А ты до сих пор уверена, что тебе все обо всем рассказывают. Иначе им ночами не спится, и днем куски в глотки не лезут. Тебя еще что-то занимает, или мне можно на боковую?
– Доскажи страшилку, и я отстану. Пожалуйста, милый.
– Этот покаянный тон меня трогает, – добродушно проворчал Измайлов. – Доскажу, коли перед сном тебе необходимы такие сказки. Имей в виду, отпечатков пальцев кого-то, кроме Садовникова, на шприце, жгуте, ампуле, бутылке и стакане нет. Смерть наступила… Тут потребовался консилиум. Мы потревожили не последних специалистов в трупной области.
Я напряглась. Полковник заметил и ухмыльнулся:
– Охотничья стойка.
Но тревога была ложной. Потому что смерть наступила от всего. Реакция на прием спиртного была достаточно сильной, но сохранялся шанс выжить, даже не прибегая к услугам «Скорой». Леня должен был попробовать поскорее освободить желудок от водки, вызвав рвоту, и заглотить побольше активированного угля. И собственноручно сделанный укол убил бы его не наверняка. Тоже возможны варианты от глубокого обморока без последствий до паралича. У одного профессора вообще сложилось впечатление, что ужас совершенного умертвил Леонида раньше, чем подействовали и алкоголь, и препарат. Но настаивать он отказался. Поэтому светила остановились на формулировке – сочетание факторов. Дескать, самоубийство, если сам себя колол и поил, и убийство, если его и насильно. Но следов борьбы не было, элементарные навыки промывания желудка большим количеством жидкости с последующим нажатием на корень языка имелись, телефон для вызова неотложки стоял рядом, опять же отпечатки… Круг замыкался.
– Не торопись с выводами, детка, – сочувственно призвал Измайлов. – Поддерживайте с Настасьей Садовникову. Мне кажется, что объяснение этого экстравагантного суицида очень скоро найдется в бумагах фирмы. Да, Садовников собрал волю, на трезвую голову занялся делами и обнаружил детище в долгах, с непоправимо подмоченной репутацией. Не справился с потрясением. Перетерпел бы день, второй, глядишь, придумал бы что-нибудь. Но ведь попробуй, перетерпи. Говорят, решившим завязать необходим позитив, отрицательные эмоции способствуют только рецидиву.
– А зачем так сложно умирать, Вик? – сжала кулаки я.
