– Вы действительно не верите и действительно не остановитесь, – пробормотал Геннадий, и желваки под кожей ходуном заходили.
– А вы отдаете себе отчет в том, что представили идеальный мотив для убийства Садовникова? – спросила я.
«Санинструктор» медленно повернулся к Михаилу:
– Ты посоветовал открыть правду именно ей. Ты ручался: «Полина Аркадьевна свой человек, все поймет».
– Я от своих слов не отказываюсь, – привстал его надежный друг.
– Погодите драться, – вмешалась я. – Геннадий, отвечайте коротко и четко. Лена знает о сегодняшнем разговоре?
– Нет. И не должна. У нас с ней ничего не было, клянусь.
– Не надо клятв. Я из тех, кто учитывает желания, намерения и мечты наравне с действиями. У вас есть мотив. Но и алиби, насколько мне известно, тоже.
– Мы все были в сторожке. И участок прочесывали втроем, хотя я мог остаться. Но поразмяться тянуло.
– Тогда из-за чего сыр-бор?
– У Лены нет ни мотива, ни алиби. Но мотив легко выдумать.
Ничего себе поворотец! На нем, неожиданном и угрожающем, я и пришла в себя окончательно.
– Никак не соображу, Геннадий, что вы затеяли. Но насчет Ленки при мне поаккуратнее. Убить мужа, чтобы порадовать его деньгами любовника, не в ее духе. Теперь, раз сказали «а», давайте дальше по алфавиту. И не вздумайте капризничать, уже не пройдет. Итак, кто неверно истолковал вашу «просто взаимную симпатию»? Когда? При каких обстоятельствах? Чего требует за молчание? И основное – не запихал ли этот факир в рукав фотографии, видео, пленки с записями любовного воркования?
– Мертвая у вас хватка, – зло процедил охранник.
– Обычная журналистская. Один нюанс – кто-то доверяет, но проверяет, а я изначально никому не доверяю. Потому что люди только воображают, будто ведают, что творят. Михаил дал вам дельный дружеский совет. В таких ситуациях надо рассказать неравнодушному к судьбе Лены человеку все. Вы хорошо слышите? ВСЕ! Я, между прочим, весьма отдаленно напоминаю нормального человека. Поэтому выложу вам то, чего выкладывать нельзя. Сыскари, как вы их назвали, не видят оснований для дальнейшего расследования. Их заключение – самоубийство. И никакой «подачей журналистки» это гордое убеждение не поколебать. Вы согласны с ними?
– Целиком и полностью, без дураков, – почти взвизгнул Геннадий.
– Из числа дураков вы исключили себя и меня? Так вот, меня оставьте. И объясните дуре, кого и чего боитесь.
– А смысл, если убойщики больше не суетятся?
– Я согласилась остаться дурой, но не в дурах. Вы осведомлены об обстоятельствах смерти Садовникова не менее подробно, чем они. Однако суетитесь. Играете на грани фола. Почему?
Он попытался сделать возмущенный вид, даже рукой протестующе взмахнул. Надо было дожимать сейчас:
– Геннадий, вы ведь не совета просили у Михаила, а какого-то содействия. Но оба ума не приложите, что следует делать. Тогда и решили позвать меня. Наверное, за удачу приняли, что жизнь обоих вынудила со мной познакомиться, а сейчас жалеете. Михаил, ты позвонил бы мне, не заявись я вчера сюда?
– Не знаю, – озадачился страж тела. – Скорее всего, да. Воспользовался бы знакомством, чтобы помочь Гене.
– Гложет вас нечто, господа, гложет. Вытаскивали вы меня из дома на авось, вдруг что-то подскажу, сама о том не догадываясь. Только не складывается у нас по-вашему. В общем, карты на стол. Теперь, когда Геннадию удалось вбить мне в голову, будто некто добирается до Ленки, я не отступлю.
