Назира еще что-то спрашивала, однако я внезапно оглох. И потерял голову. Она рассказывала мне о родине моих родителей – о стране, которая по идее должна что-то для меня значить, – а я совершенно не мог сосредоточиться. Она касалась своего рта. Обводила пальцем нижнюю губу. Постукивала по алмазу под нижней губой; уверен, что машинально. Смотреть на ее рот, в то время как она разговаривала со мной, обращалась ко мне – одно удовольствие. Я не мог оторваться. Мне хотелось ее поцеловать. Мне много чего хотелось. Прижать к стене. Медленно раздеть. Погладить ее обнаженное тело.
И внезапно…
Ледяной душ.
Неожиданно ее улыбка гаснет. Нежным, встревоженным голосом она спрашивает:
– Эй, ты в порядке?
Не в порядке.
Назира была очень близко. Слишком близко, мое тело недвусмысленно отреагировало, и я не знаю, как остыть. Отключиться.
– Кенджи?
А потом она коснулась моей руки. Она коснулась моей руки; кажется, ее это удивило, она уставилась на свою руку на моем бицепсе, а я замер, стараясь не дрогнуть ни единым мускулом, в то время как ее пальцы касались моей кожи, и от наслаждения, волной прокатившегося по телу, я моментально опьянел.
Она отдернула руку и отвела взгляд. Снова посмотрела на меня.
Явно смутилась.
– Вот дерьмо, – тихо сказал я. – Кажется, я в тебя влюбился.
Тут меня будто молния ударила в голову. Громовым раскатом вбила меня в собственную шкуру. Мне показалось, я умер. Действительно умер, от стыда. Я хотел. Я хотел провалиться сквозь землю. Испариться. Исчезнуть.
Черт, я почти так и сделал.
Я не мог поверить, что произнес эти слова вслух. Не мог поверить, что мой язык предал меня.
Назира, смущенная и ошеломленная, уставилась на меня, а потом как-то – не иначе каким-то чудом – я ухитрился очнуться.
Я рассмеялся.
Расхохотался. И сказал, вполне себе равнодушно:
– Я пошутил. Понятно? Я просто валюсь с ног. Пока. Доброй ночи.
Я смог спокойно – не бегом – вернуться в свою комнату и сохранить остатки достоинства. Наверное.
Кто ж знает, что будет потом.
Вот опять встречусь с ней, возможно очень скоро, и пусть скажет: планировать мне прямой перелет к Солнцу или как.
Черт!
Выключаю воду. Не вытираюсь. Потом глубоко вдыхаю и от ненависти к себе встаю под ледяной душ на десять долгих секунд.
Сработало. Голова – пустая. Сердце – холодное.
Я возвращаюсь из душа.
Тащусь через зал, заставляю колени сгибаться, двигаюсь как инвалид. Гляжу на часы, висящие на стене, и беззвучно чертыхаюсь. Опоздал. Уорнер меня убьет. Мне бы еще часок на растяжку – мышцы все еще зажаты, даже горячий душ не помог, – однако времени у меня нет. Я с досадой понимаю: Уорнер прав. Еще час-другой утром был бы кстати.
Тяжко вздыхаю и возвращаюсь в комнату.
Натянув тренировочные брюки, набрасываю на плечи полотенце: надевать сейчас футболку – пытка. Надо будет стащить одну из рубашек Уинстона: проще пуговицы застегнуть-расстегнуть, чем напяливать на себя свитер. Вдруг слышу чей-то голос. В недоумении оглядываюсь и тут же забываю где нахожусь, и в кого-то врезаюсь.
В кого-то?
Мысли вылетают у меня из головы, все. Кроме двух.
Я пропал.
Я – идиот.
– Ты мокрый. – Назира, сморщив нос, отскакивает назад. – А почему ты?..
Наблюдаю за ней: она осматривает меня сверху вниз. Осматривает снизу вверх. Медленно, будто сканирует мое тело. Я наблюдаю: она прокашливается, старательно отводит взгляд.
Надежда расцветает у меня в груди. Побуждает меня заговорить.
