Я мечтал об отдыхе, но с ужасом представлял его совместным с нею. И вот семь дней в одном номере. «Ты меня любишь?…» Модные журналы. «Александpо, дорогой…» Без работы. «Займемся любовью?…»
И именно там, в этом чертовом гостиничном номере я нашел успокоение. На исходе первого же дня совершенно бешенный, вдруг засмотрелся на вазу у окна и потом внезапно перевел свой взгляд на затылок благоверной супруги. Необходимость расчета траектории и силы удара успокоила меня, предала ясность мыслям, а возможный результат принес долгожданный душевный покой.
Взвесив на взгляд вазу, медную с толстым дном, я четко, во всех деталях представил себе, как поднимаюсь с кровати, делаю шаг, другой. Беру вазу, чувствую ее тяжесть, укладываю в ладони, крепко обжимаю горловину пальцами, размахиваюсь – ваза опускается на рыжий крашеный затылок. Хрясть… Люси вздрагивает и беззвучно валится на пол. Я в восторге вскидываю руки, подпрыгиваю что есть мочи и ору, ору победный вопль первобытного человека…
– Александро, дорогой. Ты кричал, тебе что-то приснилось?
Это не сон. Это бред. Это наваждение. Я не убийца, не садист, не насильник. Я не терзал в детстве братьев наших меньших и дрался только защищаясь. Но это ведь тоже защита… Если бы Люси напала сейчас на меня с ножом в руке, ранила, а я в ответ убил бы ее этой вот вазой, то суд, возможно, и оправдал бы супруга. Но какая разница ножом, топором или словом, поведением, быстро или мгновенно? Увы, ни один суд не воспримет то, что долгие годы она медленно и наверняка убивает меня: разрушает мое некогда крепкое здоровье, раскачивает нервы, растлевает мозг.
Она источает яд. Я чувствую это. Целыми днями я дышу отравленными парами ее тела, ее души, ее ума. Друзья и родственники видят этот дивный цветок, а я, сорвавший его, дышу отравленным ароматом. Глядя на нее, думая о ней, чувствую как меня дурманит этот яд, как я меняюсь. В моих глазах появляется блеск безумия, в голове моей – несвойственные ей мысли. И мне кажется, что в эти минуты долгого нахождения вне общества – только наедине с нею, я способен на поступки, несвойственные мне. И если что-то лишит меня работы, моих редких встреч с родными и знакомыми, когда тело и мысли избавлены от дурмана, я умру отравленный ею…
Я замечаю, как медленно, но верно становлюсь сумасшедшим, душевным калекой. Еще немного и запросто смогу умереть – и это будет несчастный случай или в результате тяжелой и продолжительной болезни. И ее никогда не осудят. Более того. Ее будут жалеть, ей будут сочувствовать. И сама Люси будет стоять в черном платье у моей могилы с совершенно искренними слезами на глазах:
– Александро, дорогой. Как я любила тебя…
Нет, только не это. Я убью ее раньше…
Эта мысль позволила мне расслабиться. Я даже улыбнулся и посмотрел на себя в зеркало, чего давно не делал в середине дня. Более того, впервые за несколько последних лет я пригласил ее на ужин в ресторан.
Мысль о ее убийстве позволила мне выжить, пережить этот совместный отдых, вернуться на работу и даже услышать от коллег:
– Отдых пошел вам на пользу…
Да, я вновь почувствовал вкус к работе. Из кабинета улетучилась наполнявшая его неотвратимость пришествия Люси. Временами я вообще переставал о ней думать. Теперь я не вздрагиваю и не бледнею, когда она звонит. Нет, я расслабляюсь, устраиваюсь поудобнее в кресле и представляю ее на электрическом стуле, говорящей мне:
