– Григорий Моисеевич, вы время засекли?
– Да-да, Кирилл Андреевич, все сделано.
– Ну, тогда дайте отмашку, как будет пора. А пока, – Кирилл нашел глазами Надежду, – Наденька, распорядись, чтобы нам сюда чаю принесли. А вот для этого орла кавказского – кофе покрепче, чтоб не сомлел раньше срока.
К утру допрос закончился. Поплывший от пентотала натрия Канталия взахлеб рассказывал все, что знал, слышал, думал и о чем только догадывался. Собрав все записанные показания, Новиков вместе с Чкаловым отправились к Ежову на доклад. Николай Иванович встретил их осунувшийся, с набрякшими от недосыпа веками:
– Ну, что скажете, следователи? – приветствовал он их. – Утро доброе?
– Да как сказать, товарищ председатель комиссии, – Чкалов задумчиво пожевал губами. – Как-то очень уж странно выходит.
Николай Иванович удивленно взглянул на Валерия Павловича, потом перевел взгляд на Новикова.
– Да ничего странного, – глухо сказал Кирилл. – Товарищ Чкалов все никак поверить не может, что жена, родственники и близкие друзья могут убить. Подло, предательски. Как в спину выстрелить… – Он протянул Ежову пачку исписанных бумаг: – Вот.
Ежов углубился в чтение, но в этот момент вошел Россохин в сопровождении двух привезенных из Москвы патологоанатомов. Он сел на стул и произнес только одно слово:
– Отравление.
Николай Иванович подпрыгнул на стуле, словно сел на шило, и, перегнувшись через стол, возопил визгливым, бабьим фальцетом:
– Это точно?
Россохин только кивнул головой. Врачи Беркович и Табачников принялись торопливо объяснять свое заключение, но Новиков прервал их:
– Товарищи, пробы крови и тканей взяли? Срочно на обработку Майрановскому.
Доктор Беркович, подхватив саквояж с пробами, быстро вышел, а Табачников еще задержался, что-то возбужденно рассказывая. Смертельно уставший, не спавший вторую ночь подряд Кирилл машинально прислушался к сбивчивым речам Табачникова.
– …я просто абсолютно уверен, что это – отравление! Если даже считать, что тот безграмотный неуч, который делал вскрытие, занес в тело какую-нибудь биокультуру, все равно нельзя объяснить такую скорость разложения.
Новиков напрягся. Где-то он уже слышал про подобные симптомы.
– С этого места поподробнее, пожалуйста, – попросил он. – Разложение чистое или сопровождается каким-нибудь необычным запахом?
Патологоанатом задумался, а потом неожиданно выдал:
– А знаете, товарищ майор государственной безопасности, ведь вы правы. Мне-то, дураку, сперва казалось, что пахнет просто разлагающимся белком, а вот теперь я отчетливо припоминаю, что пахло… – Он озадаченно почесал средним пальцем нос. – Пахло эдак… знаете ли… вот слегка на запах фосгена похоже… эдак вот… скошенным сеном как-то. Но картина отравления совершенно не соответствует фосгену.
Новиков встал и прошелся по комнате.
– Очень интересно, товарищ Табачников, очень интересно. «Зоман»? Или «Табун»? – бормотал он, вышагивая из угла в угол. – Их уже изобрели? Возможно-возможно… Хотя… Может, какой-то Кулибин отыскался?..
Остальные присутствующие следили за ним, точно завороженные. Вот Новиков остановился и коротко приказал:
– Товарищу Майрановскому передайте: пусть обязательно сделает анализ на фосфороорганику. И в частности – на амиды цианфосфорной и метилфторфософоновой кислот. Только пусть будет очень осторожен!
Председатель Совнаркома Грузинской ССР Герман Мгалобишвили проснулся в прекрасном настроении. Осторожно, чтобы не разбудить жену, он выскользнул из спальни, с аппетитом выпил стакан мацони, поданный прислугой, и принялся делать утреннюю гимнастику. Семикилограммовые гантели легко летали вверх и вниз в его сильных руках, а в душе просто-таки пели птицы. Ну и что, что за окном – декабрь? Птицы в душе плюют на времена года!
