Со временем в том запасном полку 1941 года мы втянулись в это состояние непрерывных, напряженных учебных будней. Примерно через месяц наша рота стала более или менее слаженным военным организмом, и, как нам казалось, наш командир-политрук гордился уже тем, как эта некогда аморфная масса людей четко рубала строевой шаг, проходя по улицам города. Наши полуротные лейтенанты грубовато, но умело поднимали наше настроение и подбадривали такими, например, шутками: «Выше голову, задрать носы и подбородки! А как на вас смотрят девушки! И чем выше у вас носы, тем интереснее мысли у них в головах!» И действовали такие шутки беспроигрышно! Пришло время, и нашу роту распределили по полкам и дивизиям – «Дальневосточной, опоры прочной», как пели мы в своей первой строевой песне. А как жаль было расставаться с политруком Тарасовым, успевшим стать для нас поистине отцом-командиром. Спасибо Вам, Николай Васильевич, за науку!
Далее судьба забросила меня в разведвзвод 198-го стрелкового полка 12-й стрелковой дивизии 2-й Краснознаменной армии Дальневосточного фронта под Благовещенск на Амуре. Здесь уже не в запасном, а стрелковом полку регулярных войск Дальнего Востока и нагрузки физические были настоящими, и взаимоотношения устанавливались серьезнее, прочнее. Самым главным для меня командиром оказался помкомвзвода сержант Замятин. От него я схлопотал и свое первое дисциплинарное взыскание – «личный выговор».
А получилось это так. Поскольку я был рослым, то на физзарядке, основной элемент которой был бег, меня поставили впереди всех, даже старослужащих, то есть «направляющим». И вот когда сержант подавал команду «шире шаг», я своими длинными ногами этот шаг действительно делал шире и ускорял бег, а «старики» все одергивали меня, мол, еще успеешь, набегаешься, и я, конечно, снижал темп. После нескольких таких случаев сержант остановил взвод, вывел меня из строя и за невыполнение команд объявил тот самый выговор. Долго я старался заслужить снятие выговора. Во время одного из марш-бросков километров на тридцать по дальневосточным сопкам и падям да еще с полной выкладкой не меньше пуда (16 килограммов) я помог отстававшему красноармейцу: взял себе его винтовку и буквально тащил за руку. Вот за проявленную взаимовыручку на марше сержант и похвалил меня, сняв «прилюдно» свой выговор. Как я был рад этому!
Своего командира взвода разведки лейтенанта Золотова видел редко. Он целыми днями был на своих командирских занятиях, тогда всех офицеров серьезно «доучивали», чтобы они быстрее врастали в обстановку войны. Командира полка совсем не помню, а вот командира дивизии, полковника Чанчибадзе, невысокого плотного грузина, память хорошо сохранила. (К концу войны он уже был прославленным генералом.) Многому научили нас тогда на Дальнем Востоке его изобретательность и требовательность. И вообще, «наука побеждать» давалась обильным потом, когда гимнастерки наши настолько просаливались, что, сняв их, можно было поставить (а не положить), – и не падали!
В детстве у меня случилось какое-то заболевание коленного сустава, и меня долго тогда лечили «от ревматизма» и больничными, и бабушкиными мазями. Здесь же, в армейских условиях, под неимоверными нагрузками этот «ревматизм» будто улетучился, только на девятом десятке лет стал давать о себе знать. Многие недуги излечивала армия. И не только физические…
