Огнь поядающий - страница 27

Переждав, когда пройдут последние участники крестного хода, Синесий поспешил к себе домой.

Солнечные лучи, проникая сквозь золотистые пласты халцедона, вставленного в оконные рамы, дрожащими пятнами скользили по голубоватому сетчатому мрамору стены. Плавно покачивались в руках двух смуглых прислужниц-египтянок опахала из страусовых перьев, не давая застояться летнему воздуху, уже теплому, как парное молоко. Тонкая струйка воды, журча, изливалась из свинцовой трубки, вставленной в пасть крутоспинного дельфина из черного оникса и, скользя по его блестящему от влаги телу, струилась в переполненную чашу, из которой стекала каплями в другую, большего размера, снабженную водоотводом, ведущим в имплювий. Тут же рядом возвышался маленький уборный столик, за которым в плетеном кресле сидела василисса Евдоксия, а вокруг нее хлопотали придворные домны, знатные особы, которым выпала честь прислуживать самой царице. Одна из них гребнем из слоновой кости расчесывала ей волосы, другие держала наготове заколки и прочие украшения для волос.

Евдоксия заканчивала свои утренние приготовления, любуясь собственным отражением в отполированном серебряном зеркале. Она сознавала, что красива, и испытывала по этому поводу законное чувство гордости. Обычно завершение процедур и вид собственной красоты приводили царицу в веселое расположение духа, однако сегодня она была погружена в раздумья, и прислужницы, опасавшиеся ее огненного характера, боялись нарушить молчание, и только изредка задавали вопросы, исключительно по делу.

Евдоксия царствовала всего четвертый год, но, казалось, с рождения была предназначена именно для этой партии, хотя на ее месте могла оказаться любая другая девушка из знатного семейства, и у многих нынешних ее придворных было даже больше оснований ожидать для себя такой участи. Но еще девочкой-подростком, сиротой-воспитанницей в доме магистра конницы Промота, где ее держали очень строго, заглядывая в зеркало, юная Евдоксия понимала, что ее ждет какая-то иная, особая судьба. Ей постоянно внушали, что женщина прежде всего должна быть рачительной хозяйкой и поддерживать порядок в доме (ее даже учили прясть!), всегда быть в тени своего мужа и не ожидать от него слишком сильной привязанности и не искать плотских утех. Именно такова была супруга Промота, Марса, женщина полная, бледнолицая и немногословная. Но слишком жгучими были темно-карие глаза Евдоксии, чтобы быть навеки опущенными долу, слишком обильными – пшеничные кудри, чтобы спрятаться под унылую головную повязку, слишком тонкой – талия, чтобы скрыться под мешковидным балахоном. Конечно, Промот и его жена стремились выполнить просьбу, высказанную на смертном одре их другом, консулом Бавтоном: чтобы его дочь была выдана замуж за достойного человека и обеспечена необходимым приданым, – но, видимо, от себя считали нужным добавить: ничего особенного девушку не ждет. Она будет женой одного из придворных, может быть, военных, а значит, должна быть готова к долгим отлучкам мужа, к отсутствию развлечений, к управлению прислугой.

От природы Евдоксия наделена была душой страстной и пламенной. В детстве, не слезая с колен ненадолго приезжавшего отца, она заслушивалась его рассказами и мечтала командовать легионами, как он, скакать на коне сквозь дикие леса, переплывать студеные северные реки, обращать в бегство полчища варваров. Конечно, чуть подросши, она поняла, что для девочки такое будущее невозможно и командовать легионами ей не суждено. Однако что-что, а управлять прислугой у нее получалось превосходно: достаточно было ей нахмуриться и топнуть ножкой, как служанки, даже пожилые и важные, начинали сновать, как береговые ласточки, лишь бы избежать гнева молодой госпожи и острой булавки, которой она без малейшего сожаления царапала их нерасторопные руки.