Посмотрел на степняка. И действительно! Ударом по шее вырубил пленника и связал его опять особо, но без петли на шее. Просто руки и ноги вместе.
Кубин вовсю колдовал у костра. На огне стоял котелок с водой, рядом грелось мясо, насаженное на заточенную палку. Я хмыкнул, хоть бы саблю вон взял, а обулся-то… впрочем, его дело.
– Владимир Иванович, – почти взмолился старик, – не томите. Расскажите все! Кто, откуда, а главное – КОГДА?!
Эк, как он вопрос выделил!
– Что же, теперь можно и поговорить. – Я взял небольшой тюк с какой-то рухлядью, бросил рядом с костром и присел. Покосился на девушку, сидящую у телеги и настороженно наблюдающую за мной, и сказал:
– Итак, я Велесов Владимир Иванович, из России две тысячи двенадцатого года.
– Две тысячи двенадцатого! – потрясенно повторил дед.
– А вы, я так понимаю, конец девятнадцатого – начало двадцатого?
– Тысяча девятьсот четырнадцатый год, – вздохнул Кубин.
– И сколько вы тут?
– Тридцать лет уж. Мне тридцать пять было, как мы в прошлое попали.
– Мы?
– Четверо нас было. Как сюда попали, не знаем. С гостей ехали, заплутали, на ночь в лесу остановились. Утром выехали, а навстречу семь конных, странно все одеты. Хотели убить нас, только хлопотно это. Отбились, но брат мой рану в живот получил. Через день умер.
И Кубин перекрестился.
– А дата? То есть число какое было?
– Двадцать седьмое июля было. А в чем дело?
– На следующий день война началась, Матвей Власович. На ней больше десяти миллионов погибло.
– Господи! – он застыл с закрытыми глазами. Затем потребовал: – Говори!
Я начал рассказывать о Первой мировой все, что знал. О русских войсках, о первых победах, затем о поражениях. Кубин сидел, катал желваки и смотрел на костер. Но как только начал говорить про то, что случилось позднее, то вскочил:
– Не верю! – Вскочивший Кубин сделал три шага от костра. – Нет! Не верю! Не может такого быть!
Вернулся, сел на положенные на землю седла и, смотря мне в глаза, спросил:
– Как такое может быть?
Я пожал плечами:
– Все причины и предпосылки я уже упомянул. Больше добавить нечего. Одно могу сказать – как говорили не раз – страну просрали, извините за мой французский.
Кубин кашлянул:
– А французы тут при чем?
– А приговорка такая, не обращайте внимания.
– И ничего не смогли сделать? – Расстроенный старик сплюнул. – Я всегда говорил, что жандармерия – это сборище тунеядцев.
– А жандармерия тут ни при чем. Всю страну затянуло разом.
– Всю страну затянуло… – тихо повторил Кубин и посмотрел мне в глаза. Морщины на его лице сдвинулись, глаза заслезились. – Скажи, что это неправда.
– Это правда, Матвей Власович.
Обхватив голову руками, он застонал:
– Бедная моя Лиза… бедная моя мама… бедная моя страна. Как такое возможно? Как такое пережить?
– Это еще не все, Матвей Власович.
– Что? – вздрогнул Кубин. – Что еще может быть страшнее того, что ты мне рассказал?
– Война, Матвей Власович. Другая ВОЙНА.
Кубин вдруг резко встал и отошел. Вернулся с дровами. Бросил рядом и стал медленно подкидывать сухие ветки в костер. Поднял усталое морщинистое лицо.
– Не надо дальше рассказывать. Пока не надо. В Китеже, в храме Владимирской иконы Божией Матери, – протоиерей Григорий, мой друг и один из четырех офицеров, что тридцать лет назад попали сюда. Нам вместе и расскажешь. Так лучше будет.
Пристально посмотрел на Кубина – на его лице по-прежнему расстроенное выражение, никаких намеков на шутку.
