– Гриц, – Мирун выглянул во двор, – Самуйла с Барабашем приволокли еще одного. Из церквы.
Второй сысканный чернец оказался древним поседелым дедом, едва державшимся на ногах. Этот, однако, смотрел на атамана сердито.
– Прервали Неусыпаемую Псалтырь, нехристи! – продребезжал.
– Над покойником читал, – виновато пояснил Самуйло. – На спрос не отзывался. Оторвали.
– Не кипятись, дедушко, – замирил монаха атаман. – Мы люди православные, во Христа веруем, покойников не обижаем. Ответь нам, куда ушла московская рать, и возвращайся к своей Неусыпаемой.
– Да почем же мне знать?! Оставили нас тут, сирот Тихоновых, аки агнцов на заклание волку хищному! Токмо на Христа-Бога и Пречистую Его Матерь уповаем, да помилует и спасет души грешные.
Монах перекрестился, повернулся и без спросу поковылял обратно к церкви. Никто не дернулся его возвращать.
Тем временем Свирька и Касымка принесли все, что сыскали на поварне, – корзину вчерашних печеных хлебов. Козаки жадно разобрали караваи, разламывали и вгрызались в еще душистую хлебную плоть.
Братья-ляхи вернулись последними. Привели двух коней на веревочной узде. Кони были негодные – отслужили свое в войске. Кобыла припадала на ногу, жеребец косил на чужаков единственным гноящимся глазом. Седел на конюшне не сыскалось.
Козачьего оружия тоже не нашлось.
– Тьху ты, коняки лядащие, – сдосадовал Мирун.
– Остатни ешче горше, – заверил Пшемко.
Атаман осмотрел жеребца, поплевал в ладони, взял узду и прыгнул коню на спину. Тот, почуяв хребтом привычную тяжесть, боевито взоржал и без понуканий потрусил к монастырским воротам. Кобылка с Мируном похромала следом.
– Ждать нас здесь! – крикнул атаман от ворот.
– Добре, княжечко! – за всех откликнулся Гавря…»
Село Лев-Толстое, Калужский район.
6 ноября 1937 года
Незваных гостей мать Феодора увидала в окошко. Сдвинула ситцевую занавеску, вгляделась. Сердце толкнулось: «Опять!»
Гости были в шинелях. Одного она хорошо знала – милиционер из участка Трофим Кузьмич. Добра от его голубых петлиц с гербом не жди, но и худа своей волей не делает, только по приказаниям начальников. Второй, совсем молодой, не знаком. Уголки ворота серой шинели будто в свежую кровь обмакнуты – темно-красные петлицы. В чекистских званиях мать Феодора не разбиралась – ей что кубики, что шпалы, про которые толковал однажды бывший церковный староста Демьяныч, словно китайская грамота. Одно понятно: госбезопасность просто так по домам не ходит.
– Откройте!
От сильного стука в дверь монахиня вздрогнула. На слабеющих ногах кинулась к образам: «Матерь Божья, не выдай!» Поправила платок на голове, проверила пуговицы темной кофты. Монашеского одеяния она, как и другие сестры, давно не носила – меньше внимания со стороны.
Впустила чужаков в дом. Первым вошел молодой – краповые петлицы с двумя квадратиками. На эти петлицы мать Феодора смотрела как завороженная – большой ли, малой беды от них ждать? Что беда пришла, сомнений не было. С трудом перевела взгляд на безусое лицо чекиста. Тот смотрел сурово и с подозрительностью. Но раскрасневшиеся с морозца щеки и потягивающий нос делали его суровость несколько маскарадной. Или так лишь казалось?
– Гражданин Сухарев Петр Владимирович здесь проживает? Вот ордер на его арест.
Взмах руки с бумажкой.
Милиционер жался позади чекиста в сенях, будто был его тенью.
– Здесь… батюшка Палладий живет, – с заминкой ответила монахиня. – Только нету его.
