–Да!
–У тебя мама во сколько на работу уходит? В восемь? Тогда в десять жди меня на Воронке, у касс. Мы либо на электричке, либо на милицейском «уазике» поедем.
–А сколько билет стоит?– спросила я.
–Ой, да не знаю, у меня же проезд бесплатный! – презрительно отмахнулась Захарова. – Тысяч шесть…
–Аллочка, ты же вечером всё равно ничем не занята, ты сходи к Татьяне Ивановне домой, чтобы узнать получше,– с простой души заявила вдруг Людмила Дмитриевна.
Захарова замахала на неё руками:
–Люд, ну что ты, зачем это надо?!
Я любила всё идеализировать, они с Виктором Борисовичем казались мне идеальной парой. А Татьяна Ивановна жила в трёхкомнатной квартире с мужем, свекровью, сыном и, кажется, снохой. Гремучая смесь!
–А я сегодня памятник Петру Церетели впервые увидела,– похвасталась Татьяна Ивановна.– А теперь уходите все, мне работать надо!
Домой мы пошли вдвоём с Соколовой. Дождь уже кончился, но было очень холодно, а деревья– зелёные.
***
Это было дерзко с моей стороны, очень дерзко, страшное преступление.
Я где-то сильно простудилась, а перед этим моё горло перед сном сдавливал «ошейник». Зато когда разгуливала под дождём в кофточке– хоть бы что. Помню, как утром поставила перед собой маленькую кастрюльку с супом и согревала драгоценным теплом свою воспалённую носоглотку.
Я пришла раньше. Был ноль градусов, слишком мало для сентября. Билет до Москвы Ярославской стоил восемь тысяч рублей.
–Машины не будет, сломалась,– сообщила Татьяна Ивановна.– Мы поедем в первом вагоне.
Я огласила цену проезда.
–Тогда возьми до Лосиноостровской. Слушай, а бесплатно – рискнёшь? Если контролёры, то скажем, что я – твоя тётка, и мы едем с тобою в больницу.
Вместо урн на платформах были картонные коробки, привязанные к ограде верёвками.
–Вон смотри, – сказала Татьяна Ивановна, – коробки привязали, чтобы не украли!
–Раньше ещё ручки на почте верёвками привязывали, я помню!
–И кружки пивные – на цепочках…
Я не могла не рассказать Захаровой, что связалась с сектой,– настолько я была поражена всем случившимся.
–Зачем тебе это, это же для тех, кому тридцать пять – сорок…
Странно, зачем человеку секта в самый расцвет? Просто она сказала первое, что в голову взбрело.
Подошла наша электричка, мы сели с краю. Я у прохода, Татьяна Ивановна– у окна. Напротив меня сидела очень красивая женщина в возрасте, с жёлтыми волосами. Её глаза всю дорогу были закрыты, а веки красиво накрашены светло-голубыми тенями.
На Захаровой был советский плащ цвета тёртого кирпича, а на коленях она держала нелепый, светло-серый, тонкий портфельчик. Лицо её стало злым и замкнутым. Мне хотелось пообщаться с ней, но она всю дорогу злобно молчала.
В вагоне торговали газетами, книгами, мороженым, шоколадом, а ещё пели. Где-то в Мытищах вошёл маленький лысый мужчина с гитарой и запел:
Как вышло так, что сердце ноет,
Так сердце ноет, не видно дна,
Нас было двое, нас было только двое,
Теперь и я один, и ты одна.
И меня поразила песня, когда как Татьяна Ивановна была равнодушна ко всему. Странно, ведь это же– взрослая песня о том, чего я не испытала, но, получается, очень хотела бы испытать. Недавно я узнала, что написал её Вячеслав Добрынин, а исполнял Михаил Шуфутинский. Их обоих я терпеть не могла, потому что отчим, когда напивался, ставил по нескольку раз одну и ту же кассету, и это было что-то страшное. А Шуфутинский жил тогда в Америке, и говорил, что ненавидит Россию и русских, и имеет к ней точно такое же отношение, как воробей, вылупившийся в гнезде, свитом в конюшне. Шуфутинский испортит любую песню, а этот неизвестный исполнитель из народа сделал из неё шедевр!
