В то время в метро было много торгашей, это сейчас всё запретили. Чем только не торговали! Газетами, билетами в театр, дипломами, трудовыми книжками. В то время ещё можно было подработать, продавая газеты.
На Кропоткинской стояла чистенькая, небольшого ростика бабушка в аккуратном тёмном платочке. Ей было, наверное, лет восемьдесят. Но главное – не это. Невзирая на её преклонный возраст, комплекцию, в ней чувствовалась громадная внутренняя сила и достоинство, которых не было и быть не могло ни у этой сектантской суки Оголы, ни у моей родной бабушки, в других современных мне бабках, жалующихся на судьбу и упивающихся своими горестями. Не будь у них их «маленькой пенсии», они были несчастнейшими из женщин!
Есть люди,– их немного, – после общения с которыми тебя надолго словно очищает светом. Вот эта бабушка была из таких. Она продавала газету «Молния» партии «Трудовая Россия» Виктора Ампилова и «Завтра», о которых я знала из «Московского комсомольца», который мы давно выписывали, как о диких и страшных, варварских, «фашистских».
Но, ни в этой замечательной бабушке, ни в её товаре ничего угрожающего не было, даже в этом «жупеле»– газете «Завтра». У неё даже логотип был добрый, детский, – с буковками из мультфильма «Ну, погоди!»
«Молния» стоила тысячу, «Завтра» – три. Это было много, я потом узнала, что везде– 2500– 2800 рублей. И я их купила, завозившись с нашими давным-давно обесценившимися деньгами.
–Давайте, я поддержу, – по-дружески предложила бабушка, и я увидела её тёмные старческие зубы, стёршиеся до основания.
Я пишу это, а прошло уже, страшно сказать, двадцать лет! Я ещё буду вспоминать многих людей из массовки моей жизни, которым тогда было семьдесят, и которых уже нет в живых! Почему-то так странно, – знать что стольких, пусть и случайных, но запомнившихся тебе людей, уже нет в живых…
Эх, как ни глупо и странно это звучит, но сейчас я всё бы отдала, чтобы узнать её имя и отчество! Хотя такие простые бабушки, всю жизнь верой и правдой пропахавшие на каком-нибудь заводе или фабрике, любят представляться одними именами, даже без «тёти» и «бабы». Просто, как ни избито это «звучит», «ничего случайного не бывает». И эта совершенно незначительная по всем параметрам встреча заложила вираж в моей судьбе!
Мне, как и всякой подмосковной провинциалке, очень нравился грохот и лязг метрополитена. Мне даже показалось, что лучи солнца, так ярко вспыхнувшей осени и храма Христа Спасителя золотят здесь всё под землёй. Никто не обращал на меня внимания, и не знал, что я – гадкая преступница, сбежавшая из дома. Я – как иголка в сене.
И вдруг над вагонной дверью я заметила стихи Окуджавы, которые меня как током ударили:
Пока земля ещё вертится,
Пока ещё ярок свет.
Господи, дай же Ты каждому
Чего у него нет…
На нашем родном Ярославском вокзале было пятнадцать путей и почти ни одного пригородного поезда! Я села в какой-то, внутри весь замусоренный, обшарпанный, словно бы забытый на путях, поезд, который, так и не набрав пассажиров, вскоре отправился в мои родные, как мне казалось, места.
Напротив меня устроились дед с бабкой. Им было хорошо за восемьдесят, и они не излучали того внутреннего света и силы, как та бабушка, продававшая газеты, наверняка– коренная москвичка. А дед вообще был очень противным, как приснопамятный Илья Аверьянович.
Судя по их беседе, они не были мужем и женой, просто случайно встретились, нашлись, близкие по возрасту, в московском броуновском движении.
