Мне не нравится это, очень не нравится. Но я вынуждена терпеть иноземцев в стенах дома моих предков.
Мы проходим в ту часть дома, которая считается закрытой от всех прочих посетителей. Сюда есть ход только нескольким слугам – и все. Никакой охраны внутри.
В просторной комнате горят масляные лампы, а от камина во все стороны распространяется мягкое тепло. Пахнет свежим хлебом, молоком и душистыми осенними травами, что удалось собрать вперед первого снега.
— Госпожа, - вскидываемся при моем появлении пожилая Мора – сиделка моего сына.
— Спасибо, Мора, - благодарю ее улыбкой, - можешь быть свободна.
— Сегодня молодой господин хорошо поел, - передает мне на руки сына, кланяется, немного опасливо смотрит на замершего в дверях Турина, потом переводит взгляд на меня. Молчит, но всем своим видом спрашивает: все ли в порядке?
— Все хорошо, Мора, - киваю ей, указывая глазами в сторону – и женщина отступает на несколько шагов, пропуская мимо себя Турина. Дверь за ним остается настежь распахнутой.
Понимаю ее обеспокоенность. Нет, она не боится Турина, она боится тех слухов, что могут родиться за моей спиной. Негоже замужней женщине водить в свои покои чужого мужчину. Пусть даже это ее двоюродный брат.
Уверена, среди моего окружения есть люди, которые потихоньку нашептывают моему мужу всякие интересные новости. Я стараюсь выискивать таких охочих распустить язык, но кто знает – сколько их всего? Но на этот раз у них не будет, за что зацепиться.
Поворачиваюсь с сыном на руках к Турину.
Завидев незнакомого бородача, Хельми перестает пытаться ухватить меня за прядь волос и становится необычайно серьезным. Нет, он не испугался, но явно насторожился.
— Что ж, роду Хольмбергов жить и здравствовать! – ухмыляясь, говорит брат и тянется рукой за пазуху. Через мгновение выуживает из-под теплой меховой куртки какой-то амулет. – Ты этого не знаешь, - говорит, разглядывая предмет у себя в руках, - но твой отец попросил меня сохранить это для твоего первенца. – Он снова смотрит на нас. – Отдал мне его перед самой смертью с просьбой присмотреть за тобой. Он очень жалел, что не увидит внука сам.
Чувствую, как глаза снова наполняются слезами.
Я очень хорошо помню последние дни отца. Никто так и не смог понять, какая хворь его свалила. Еще вчера полный сил и энергии, сегодня он едва мог самостоятельно подняться с кровати. Его суставы распухли и налились горячей пульсирующей краснотой. Это было жутко – видеть, как неотвратимо сгорает человек, которого ты всегда почитала за самого справедливого и доброго. Отец в жизни никогда не поднял на меня руку, не прикрикнул. Я любила его. Очень любила. И умирала тогда, кажется, вместе с ним.
Турин шагает ко мне, распутывает в руках кожаную тесемку простого амулета. А я ведь помню его: это окантованный в серебро клык пещерного волка – самого опасного хищника наших лесов. Даже медведь, проснувшийся посреди зимы, старается не пересекаться с серым хищником. А отец справился с таким один на один. Да, после схватки он едва выжил, потерял столько крови, что его вены превратились в иссохшие русла ручьев, а один глаз так никогда больше и не видел. Но он выжил.
— Будь достойным рода Хольмбергов, юный Хельми, - говорит Турин и аккуратно одевает амулет сыну на шею. – Когда-нибудь мама расскажет тебе о твоем великом деде.
— Уже рассказывала, - улыбаюсь, чувствуя влажные струйки на щеках. – О всех наших предках, кого знаю. И о тебе тоже.
