Он дождался, пока я смирюсь с неизбежным (не так уж много времени мне на это потребовалось — каких-то полминуты), осознаю, что до подъема осталось неполных восемь часов, и, почти не обращая внимания на мягкое покачивание пола под ногами, собственно, заберусь под одеяло.
Стащил с соседней койки покрывало и молча, игнорируя мой ошалевший взгляд, отвоевал половину моего кроватного пространства, завершив вторжение серьезной рожей и подчеркнуто бережным укутыванием меня в покрывало.
— Ночь будет холодной, не хочу, чтобы ты заболела.
А я не хотела чувствовать себя гусеничкой, но разве ж самодурствующему дракону это объяснишь? Ему хотелось обниматься, мне оставалось только терпеть.
***
Я вообще оказалась очень терпеливой. Абеля всю ночь терпела, утренние недолгие сборы тоже вытерпела. Стойко и мужественно.
А потом безропотно забралась на дракона, и лишь Эллари знала, как же мне не хотелось этого делать…
Вылетали мы затемно, пока лед не успел растаять, и места для взлета у Абеля было предостаточно.
Спустились с корабля — я, затаив дыхание, все ждала, когда же лед под нами проломится и мы ухнем в воду. Конечно, нас тут же подхватит какое-нибудь течение, унесет далеко от пролома, мы не сможем выбраться, задохнемся и умрем… Страшно мне было очень.
Страхам моим не суждено было сбыться. К счастью.
Лед не затрещал даже под огромным, тяжеленным драконом, после превращения растопившим своим огнем парочку неглубоких лужиц поблизости. Все прошло на удивление мирно.
Взлетали мы в полной тишине.
Море молчало. Матросы тоже.
Как ни странно, я не визжала, просто вцепилась в дракона, уже не жмурясь, следя за взлетом широко открытыми глазами. Сердце колотилось как безумное, и на один взмах крыльев ужаса приходилось шесть ошалевших ударов.
Под нами расстилалась морская гладь, сейчас замороженная и безмолвная, едва различимая в густых предрассветных сумерках. Небо казалось тяжелым и близким, бескрайность зимы подавляла, и лишь робкий рыжий росчерк, тлеющий на горизонте, вносил в эту тягостную картину холодной безнадежности немного цвета и тепла.
Чем выше поднималось солнце, чем ярче разгорался рассвет, тем слабее становился мой страх. На его место приходило тихое недоверчивое восхищение.
Да, защита Абеля все так же пропускала ветер, я мерзла, мне было неудобно, но это все вдруг стало очень незначительным. Солнце отражалось в прозрачной ледяной глади, плавило холод, оживляло море, играло красками, искрилось и сияло.
Я встретила рассвет в небе, и весь мир был у моих ног.
У моих онемевших, замерзших ног.
— Апчхи!
Первые предпосылки серьезных проблем настигли меня в небе, над какими-то снежными горами, растянувшимися под нами цепочкой острых вершин, я перестала мерзнуть молча. Я заявила о своем недовольстве вслух…
Абель вздрогнул подо мной, неловко обернулся, желая посмотреть, что не так, но потерял равновесие и чуть не скинул нас со спины. И тут же передумал любопытствовать.
Еще часа два мы летели спокойно: я больше не чихала и, за неимением платка, тихонечко наматывала сопли на рукав, Раданэш остановившимся взглядом уставился на горизонт. Под нами проплывал вечно заснеженный, мертвый лес.
Снижаться Абель стал, когда мы отлетели достаточно далеко от границы леса, глубоко забравшись на заснеженное поле. Подняв небольшой снежный вихрь, ужас приземлился у огромной снежной кочки и распластал крылья, дожидаясь, пока мы с него сползем.
