Знал он всё о войне не из книжек.
Слишком память была глубока…
Люди строились. Снова с артелью
Дом за домом рубил, поднимал.
Но, столкнувшись с времён тех метелью,
Он всю жизнь справедливости ждал.
Дочь одна от отца отказалась,
Чтоб учиться могла поступить.
Эхом в сердце ему отозвалось,
Как с клеймом незаслуженным жить?!
Годы, тридцать иль больше, минули,
Культ развенчан и «левый загиб».
Стал писать, что и с ним – перегнули,
Чтоб исправили тот «перегиб».
Долго так обивал он пороги.
Но добился и правду нашёл.
Прокурорские выводы строги:
Без вины на этап он пошёл.
И той тройки особой решенье
Отменили, на радость семьи.
И теперь нет на нём преступленья.
Нет клейма! Не судим, извини!
Он в глаза всем смотрел людям смело,
Не держал он обиды на власть.
Высшей меркой его было дело,
Избегал тех, кто слишком горласт.
Ту, с казённой печатью, бумагу,
Вновь и вновь прочитав, убирал,
Помнил каналармейцев ватагу
И суровый свой лесоповал…
– Что уж проку-то в этой бумаге?
Срок отмотан, и годы прошли…
– Чтобы детям не шили тот лагерь,
Чтоб свободно по жизни пошли.
И махая косой на покосе
Или с яблонь срывая плоды,
Он как будто смотрел в нашу осень
Взглядом, полным святой доброты…
Грозы те уж давно отгремели.
Но когда вспоминаю отца,
Слышу песню рабочей артели
И его «не оспорить глупца».
