– И здесь вы абсолютно правы! Прошу вас, садитесь, – указал Урицкий на стул, стоявший по правую руку от себя.
Присев на предложенный стул, Фаберже быстро заговорил:
– Понимаете, в чем дело, сейчас по городу прокатилась волна грабежей. Едва ли не каждый день бандиты совершают налеты на магазины, склады…
– Я всецело разделяю вашу озабоченность, Карл Густавович, – подхватил Урицкий. – Революционный порядок в опасности. И нами по отношению к неприятельским агентам, громилам, спекулянтам, разного рода хулиганам, контрреволюционным агитаторам и германским шпионам принимаются самые жесткие меры! Мы их просто расстреливаем на месте! Эти жесткие действия уже дали свои результаты. Но всем нам предстоит еще немало сделать, чтобы вернуться к прежней жизни. – Глаза Урицкого смотрели прямо и очень понимающе, а голос звучал мягко, успокаивающе, что никак не вязалось со сказанным. Такого человека трудно представить с браунингом в руке, более всего ему подошла бы ручка и кипа ученических тетрадей, лежавших на краешке стола.
– Я, собственно, как раз по этому поводу и пришел… По вечерам даже страшно выйти на улицу. Как правило, жертвами налетов становятся люди состоятельные, вот на прошлой неделе был ограблен мой старинный приятель Куренной, занимавшийся поставками хлеба в Петроград. Все его склады были разграблены, а самого его едва не убили!
– Куренной, говорите? – переспросил Урицкий.
– Да, Куренной, – несколько растерянно отозвался Фаберже.
Чиркнув несколько слов на листочке бумаги, Урицкий произнес:
– Хорошо, я записал. Непременно разберусь с этим делом. Но, к сожалению, он не один такой. И мы будем заниматься каждым случаем. У вас еще что-то есть?
– Да. Опасности ограбления подвергается и мое «Товарищество», которому посвятили свою жизнь мой отец, Петер Густав Фаберже, я сам, да и мои четверо сыновей! Ведь мы имеем дело с драгоценными камнями и благородными металлами. Я, со своей стороны, конечно, предпринимаю какие-то меры по защите своего дела, но в нынешней ситуации этого крайне недостаточно. Мне бы хотелось заручиться поддержкой властей.
– Что вы имеете в виду? – хмуро спросил Урицкий. Теперь его глаза смотрели холодно и колюче. – Вы хотите, чтобы я поставил к вашим дверям чекистов, когда у нас на счету каждый человек?..
– Моисей Соломонович…
– …Сейчас очень неспокойно в Тамбовской губернии. Кулацко-эсеровский мятеж в Дмитровском уезде. В стране разруха, голод, а вы мне говорите о том, чтобы поставить часовых у вашего ювелирного магазина!
Фаберже сдержанно кашлянул в кулак, словно набирался смелости для предстоящего разговора, и заговорил вновь:
– Вы меня неправильно поняли… Дело в том, что ювелирные магазины и лавки – весьма лакомый кусок не только для погромщиков и налетчиков, но, извините меня, и для сегодняшних властей, – твердо посмотрел он на Урицкого. Через стекла очков глаза председателя петроградской ЧК выглядели нереально огромными и напоминали жабьи. – Сами чекисты их реквизируют.
– Занятный у нас разговор выходит, Карл Густавович, – мягко улыбнулся Урицкий, вновь напомнив школьного учителя, который отчитывает нерадивого гимназиста за скверную успеваемость. – Чтобы произносить подобные слова, требуется немало мужества, а оно, судя по всему, у вас имеется в избытке. Вы предлагаете мне, чекисту, защитить вас от чекистов?
За мягкой располагающей оболочкой прятался человек недюжинной воли. Теперь внешность Урицкого оказывала зловещее воздействие, особенно нелепо выглядела маленькая голова, будто бы вдавленная в плечи.
