– Что, он уже холодный?
– Да, я докладывал вам.
– Тогда я подымусь.
Через две ступеньки граф Пален побежал наверх. В библиотечной зале его нагнал на своей деревяшке Валериан Зубов, полный, с обрюзглым, бабьим лицом.
– Граф, постойте, я с вами… Мы опоздали, постой же.
В спальне, в сыром тумане, все стоят тесно. Измайловского полка капитан Волховский приподнял за волосы с паркета темную голову Павла, в клочьях буклей, в серой пудре, пропитанной кровью. Отбросил: голова глухо стукнула о паркет.
Платон Зубов полулежит в креслах, разматывая шелковый шарф с очень нежной женственной шеи: Зубову душно. Костяным ножичком он счищает с воротника пудру опрятными и легкими движениями.
– Будет вам, – говорит он, капризно морщась. – Закиньте его чем-нибудь… Простыней.
Граф Пален остановился на пороге, задыхаясь от бега.
– Но надобно запереть спальню: дворец полон солдат.
– И я говорю, пора. – Платон Зубов поморщился и протянул Палену тяжелую табакерку:
– Прошу вас.
– Благодарствую, не нюхаю.
Зубов быстро утер с табакерки кровь и защелкнул крышку.
– Я иду к Александру, – сказал Пален. – Приберите, прошу вас. Надобно проветрить.
Все, не двигаясь, смотрят на темную груду, точно ждут чего-то. Ветер затряс стекло, и пролетело сумрачное звенение: крепостные куранты отбили первую четверть утра. Флота капитан-командор Клокачев закинул простыней тело Павла. Оно забелелось у камина, как сугроб.
В узком простенке у шкафа стоит генерал Бенигсен.
– Тише, тише… Собака.
Медленно оглянулись на Бенигсена.
– Собака?
– Тут. Белая собака.
– Какая собака? Мерещится.
– Его собака. Тише.
У камина под опрокинутым креслом что-то белеется. Платон Зубов осторожным кошачьим движением поставил на паркет свечу, присел, и свесился конец его размотанного шарфа. Упираясь ладонями о паркет, Зубов пошептал, вытягивая губы:
– Дурашная… Собакей… Поди, ну… Собачка, собачка.
Шпиц прыгнул с мертвеца, все поднялись, Платон Зубов прижал к стене кресло.
– Тут она, тут… Забилась… Я ее – тут.
И вдруг отдернул руку, жалобно вскрикнул:
– А-ах, она укусила!
Дверь спальни распахнулась: на пороге граф Пален.
– Ты, куда ты лезешь, черт!
– Радуйтесь, братцы, – крикнул Зубов. – Мучитель ваш помер, ура!
Крик сорвался, никто не ответил. Обмерзлые гренадеры в треуголках, заваленных снегом, надвинулись молча, враз ступили к крыльцу.
Барабанщик гренадерского батальона, костлявый старик с иссохшим лицом, скопец Антон Калевайнен из чухон, злобно крикнул:
– Для нас не мучитель – отец.
Зубов, ослепший от изморози, вбежал в прихожую.
– Солдаты… Идут… Все… Открылось… Там бунт.
По ступеням, ружья наперевес, как ходят в атаку, тяжко и мерно поднимаются гренадеры. Окутаны паром жесткие лица. Барабанщик Антон Калевайнен идет впереди, как ходит в атаку, и черные палки зажаты в костлявый кулак, ударят громом тревогу.
По залам прокатил ветер, тьма, на сквозняке стукнули двери, в спальне над мертвым императором холодным дуновением колыхнуло простыню: гренадеры, ружья наперевес, вступили в замок.
Пален высоко поднял руки, сверкнули алмазы на белом мундире.
– Гренадеры назад. Караул, стой!
Барабанщик попятился.
Черный плащ просвистал, как крыло, Пален стремительно шагнул к гренадерам, еще попятились в мерзлую тьму, откуда пришли, – нестройно и шумно.
– Его Императорское Величество государь Павел Петрович волею Божьей скончался. Императору Александру – ура!
Пален сильно хлестнул барабанщика по плечу лосиной перчаткой.
