– Зря вы так, – с печалью в голосе сказал Матвей, не расположенный сейчас ни к долгим словопрениям, ни к заурядной драке. Он уже достаточно намахался за сегодня, и вновь пускать в ход кулаки охоты не было. Тем более что на этот раз противники сопливые, таким по шее накостылять не велика доблесть.
Клетчатые знать не знали, кому вздумали угрожать, а потому придвинулись к отчего-то не трясущейся от страха жертве. Себя они мнили, конечно же, загонщиками. Вот она, безнаказанность, что с детьми делает, до чего доводит!
Быстров запустил руку в пакет с оружием и выудил первый попавшийся пистолет. Когда черный зрачок «беретты» уставился на застывших подростков, Матвей тихо проговорил:
– Шли бы вы отсюда, мальчики!
Мертвенная белизна залила угреватые щеки, и прыщи заалели, как капли красных чернил на листе ватмана.
Первым очухался Красно-черный. Отступив, не сводя глаз с дула пистолета, он ухватил приятеля за куртку, дернул… Красно-белый попятился. Они развернулись через левое плечо, точно новобранцы на плацу, и с нарастающим ускорением кинулись наутек.
Спецагент бросил «беретту» обратно в пакет.
– Это не бандиты. Они только учатся.
– У них все впереди, – кивнула Лисичкина, открывая дверь подъезда. Теплая волна затхлого воздуха окатила Быстрова.
Поднимаясь по узкой лестнице, спецагент невольно косился на рисунки, которыми пестрили стены. Неведомый автор черпал вдохновение из двух источников: сексуальных мечтаний и любви к «металлу». Воображение у творившего было безудержно-богатейшим: изображенные мужчины и женщины вытворяли такое, что ни в какой «Камасутре» не вычитаешь, а патлатые гитаристы так изгибались в экстазе песнопения, точно их тела отлиты из гуттаперчи.
– Нравится?
Девушка вставляла ключ в замок и поглядывала на спутника. – Это Витька с четвертого этажа изгаляется.
– Ему бы в изостудию какую. Талантливо. Хотя и скабрезно.
– Да он в ней лет пять занимается. Только не нравится ему кувшины, гипсовые яблоки и пейзажи за окном рисовать. Вот душу и отводит… Четырнадцать лет. Перебесится. Станет гением, еще гордиться буду, что с ним в одном доме жила.
Замок щелкнул. Дверь открылась.
– Проходите. Чувствуйте себя, как дома.
Быстров не заставил себя упрашивать. Вошел. И почувствовал себя, как дома. Лисичкина вручила ему полотенце, отправляя под душ.
Смывая с себя усталость последних дней и пыль подземелья, Матвей напевал от удовольствия, которого не мог одолеть даже запашок, исходящий от воды. До поры он повымел из головы все мысли, за исключением одной: «Не стой в намыленных ногах». Давнее мамино наставление оберегло его: он не поскользнулся и выбрался из ванны, ничего себе не повредив.
Марина дала ему халат (родители были в отъезде, так что отец не мог поумерить щедрость дочери, распоряжающейся его вещами) и оставила в гостиной наедине с бутербродом, который был лишь вступлением к готовящейся трапезе. Проявив себя заботливой хозяйкой, Лисичкина удалилась в ванную.
Справившись с аппетитным прологом, Быстров занялся осмотром своего арсенала. И «беретта», и «кольт», и пистолет Макарова были в приличном состоянии, но он все же разобрал, проверил и собрал их по-новой. А ножи – «спринг-найф» и две финки, – их и проверять не надо.
Прошло минут двадцать, прежде чем Лисичкина вновь явила себя взору агента. Волосы она заплела в косу, и Матвей понял, что в косе она нравится ему еще больше.
