– Солидно. А ключ заело, смазать бы не мешало.
– Тихо! Слушайте! – папуля наклонился к входу в погреб.
И мы услышали.
Вначале глухие тяжелые стоны, хрипение, затем жалобное бормотание и даже поскуливание. Потом хрипение стало громче и перешло в рычание. Но голос был несомненно человеческий, мужской.
Не знаю, как у других, но у меня волосы на голове зашевелились. Что за несчастный мученик томится в ужасном погребе? И что нужно сделать с человеком, чтобы он издавал такие звуки. Перед глазами встали картинки с изображениями средневековых пыток: дыбы, цепи, испанский сапог. Хотя вряд ли в Бляховке найдется такая экзотика, как испанский сапог, но вот дыба или там шкуру спустить, это вполне.
Стоны стали громче, послышались неразборчивые слова, потом вопль: «Пустите, гады, пустите!» и снова хрипы и стоны.
– Это не дед, – сообщил нам папуля. – Голос не похож.
– Знаю, – отмахнулась я, – дед сидел в другом подземелье, сейчас уже дома.
– Но тогда над кем тут измываются? – разозлился Борька. – Говорил ведь я вам, что эта чертова дыра – место сомнительное, сплошные садисты и бандюки.
– Про садистов ты не говорил, – начала я, но меня перебила Сонька.
– Это хлысты или какая-то другая изуверская секта, я читала…
– Да чего мы спорим, – рассудительно заявил Кеша. – Нужно туда залезть и освободить несчастного! И давно надо было это сделать.
– Так погреб заперт был, – принялся оправдываться папуля. – Поэтому я и решил засаду устроить.
– А сбегать домой за топором и подмогой ты не догадался? – возмутился братец. – Сбили бы замок, и все дела. Как можно было сидеть на чердаке, когда человек так страдает?!
Зная, что родственники могут спорить до бесконечности по любому поводу, я присела на корточки, ухватила дверцу за скобу и с некоторой натугой распахнула её. Изнутри пахнуло какой-то гнилостной кислятиной, а страдальческие хрипы и стоны стали слышны куда громче.
– Фонарик у тебя? – протянула я руку к Кеше, но он вытащил свой брелок, отстранил меня и полез первым. А я уже следом.
Слабый огонек плясал под ногами, спускаться приходилось по земляным ступеням, кое-как укрепленным досками. Хорошо хоть не по прогнившим жердочкам.
– Осторожно, – бормотал Кеша, – тут всё шатается. И ногу некуда поставить. Если ты опять свалишься на меня…
– Типун тебе на язык!
Наконец я почувствовала, что стою на ровном полу. Кеша повел фонариком и осветил вначале полки с какими-то банками и горшками, потом старую железную кровать, настоящий раритет, с продавленной почти до пола сеткой. На кровати, на рваном матрасе совершенно безжизненно лежала тощая фигура в майке и трусах. А кто же тут стонал и кричал?
– Почему он молчит? – ткнулась мне в спину Сонька. Она таки полезла вслед за нами. Впрочем, братец и папуля тоже. Только места на полу им уже не хватило, и они остались балансировать на лестнице.
Словно в ответ на Сонькин вопрос лежащий внезапно дрыгнул ногой, застонал и икнул. Потом попытался сесть, но опять опрокинулся на спину и заорал:
– Пусти, сволочь! Убью! – после чего громко захрапел.
Кеша отпрянул и возмущенно констатировал:
– Да он пьяный в сосиску! Перегарищем разит…
– О, новые спасатели пожаловали! – раздалось прямо над нашими головами. – И что это вам от Гришки понадобилось?
От неожиданности я, обернувшись, едва не врезалась носом в Сонькино ухо. А Борька принялся оправдываться:
– Да мы услышали, кричит кто-то, подумали – человеку плохо…
