- Подите все прочь, - Его императорское величество приподнялись на подушках. – Думать буду… о делах… государственных…
Лицо его было красно и раздуто. Бородка всклочена, а серьга в ухе поблескивала как-то слишком уж ярко, будто маслом ее натерли.
Но главное, ослушаться батюшку не посмели, и вскорости приемный кабинет его опустел, осталась лишь банка с пиявками, которые из этой банки норовили выползти.
- Гадость какая, - пробормотал Лешек, банку двумя пальчиками поднимая. Он перенес ее на слегка запылившийся столик и водрузил поверх бумаг. Кажется, кто-то что-то там просил, то ли титулов, то ли земель, то ли еще каких неотложных милостей.
- Не скажи, - Его императорское Величество потер шею. – Ишь, взопрел…
Он стянул через голову рубаху, которой и обтерся.
- Вот никогда не любил этой заразы… - Александр поскреб плечо, на котором расцвела красная сыпь. – Зато вышло, по-моему, убедительно…
- А это…
- Матушка твоя расстаралась. Сказала, полезно будет кровь почистить.
- Ага… от этой чистоты вон и пиявки дохнут, - проворчал Лешек, но больше для порядку, поскольку матушка точно не навредит, да и он сам не чувствовал отравы.
Его императорское Величество устроились в кресле, плеснули себе компоту, яблочного с клюквой, до которого весьма охочи были, пусть и являлся сей компот питием обыкновенным, лишенным всякого изящества, и велели:
- Говори уже…
Лешек ущипнул себя за ухо и вздохнул:
- Папенька… - разговор предстоял непростой. – Я вот… как-то… никогда и не спрашивал особо, как получилось, что ты… гм… как бы это выразиться, в императоры вышел… но теперь… ты же читал Митькины доклады?
Читал, тут и думать нечего.
Его императорское Величество могли притворяться болезными, однако чтобы вот так взять и на самом деле пустить дела самотеком, тем паче такие, которые большою кровью грозятся, невозможно это. А значит, слышал.
И думал.
И додумался наверняка до того, до чего и Лешек.
Вон, отвечать не спешит, крутит в пальцах кубок резной, губу покусывает, думает, стало быть.
- Родственничек, значится… - произнес император презадумчиво. – А сходи-ка в кабинету, там альбом стоит… знаешь, где.
Лешек знал.
Альбом, обтянутый черною кожей, украшенный тиснением, стоял на обычном своем месте. В руки он дался, но упреждающе кольнул иглою силы, мол, не шали. Весил альбом изрядно, и толщины был немалой.
Батюшка, впрочем, принял его с легкостью.
Провел ладонью по гладкой коже, коснулся кованых уголков, откинул застежку и велел:
- Садись…
Первый снимок Лешеку был знаком. Он стоял на батюшкином столе, промеж прочих, выделяясь из них какой-то особой невзрачностью.
- Папенька мой. И матушка, - снимок был темным, почти выцветшим и потому лица, что покойного императора, что супруги его, казались размытыми. – Тогда только-только начали дагерротипические карточки делать, но получалось худо. Помнится, батюшка сказывал, что они час позировали. Хотя если живописцам, то порой и поболе выходило.
Темные пальцы погладили изображение.
- Я копию заказал, уже когда магики научились создавать. Оригинал сгинул. Папеньку моего Господь щедро наградил детьми… мой старший брат Николай.
…на снимке был пухлый мальчонка в матроской рубашке, который ничем-то не напоминал императора. Впрочем, вот и другой, с которого на Лешека взирает надменный юноша в гусарском доломане. Он хорош собой и знает это.
- Его растили наследником, что, впрочем, не смогло изменить характера. Николаша был мягким человеком, доверчивым и полагающим, что Господь всегда заступится за невиновных…
