– Везти в Столицу, обрабатывать, по Архипову сейчас много работ пишется. Реставрируем культуру.
– До нас-то новости сами понимаете, не очень доходят.
Во время первых Потрясений информационное и транспортное сообщение между городами где-то обрубило государство, а где-то сами люди, желая защититься от мародеров и возмутителей. А едва начали восстанавливать – грянули вторые. Когда все утихло, все замерли, боясь пошатнуть выстраданный хрупкий если не мир, то хотя бы спокойствие.
– Музей сделают. Дороги проложат, помогут с инфраструктурой.
– И люди поедут? – удивилась Наталья.
– Поедут, конечно. В Рязках, вон, как переоткрыли поэта местного, ездят постоянно, стихи читают, смотрят на пейзажи, надеются, наверное, вдохновиться, тоже написать.
По лицу Натальи Олег понял, что про рязкинского поэта она не слышала. До Краевска «открывание» поэта деревни еще не дошло.
– А что хорошего, что поедут?
Раз за разом, город за городом Олег слышал: «зачем». Ребенком Олег удивлялся, как так вышло, что культуру закрыли. Неужели, никто не возмущался? Протестное движение, конечно, было: и самопальные выставки, и самиздат, картины, гулявшие из рук в руки, устный фольклор, брошюрки, и стихийно вспыхивающие граффити в городе – то тут, тот там. И даже спектакли по подвалам играли первое время. Но мало, невозможно мало. И не только из-за страха. После Потрясений работы было столько, что собрать охотников сотворить и посмотреть на сотворенное почти не было. И если столичные еще как-то справлялись, то в таких городках люди думали, как выжить, было не до закрывшихся музеев и домов культуры. Да и закрывали все постепенно: сначала, отключили сеть – что это такое Олег представлял себе плохо, ему виделось что-то вроде громадной библиотеки, только работавшей быстро-быстро. Потом сократились телеканалы: исчезло кино, передачи об искусстве, музыкальные каналы. А потом уже добрались и до вещественного. Хорошо, что догадались прятать, а не уничтожать. Хотя на местах много кто переусердствовал. В Академии Реставрации была и отдельная кафедра, которая изучала искусство, существовавшее в период запрета, Олег сначала хотел учиться там, но на третьем курсе перевелся. Декан, Павел Сергеевич, настоял, сказал, что такие, как Олег, нужны им на передовой, в авангарде: ударники, своими руками заново собирающие культуру, а не архивные крысы, копающиеся в том, что ушло, и слава богу, что ушло.
Университет Олег закончил с отличием, надеялся, что его прикрепят к реставрации одной из картинных галерей, мечтал, что будет каждый день спускаться в бездонные запа́сники, доставать спящие картины и пробуждать их ото сна. Но вместо этого его, опять же, как самого перспективного и деятельного отправили в экспедиции.
Краевск стал последним городом в годовом путешествии, которое не принесло ему ровным счетом ничего. А вернуться в столицу с пустыми руками значило после короткого отпуска снова сесть в машину и отправиться в безрадостный путь по полумертвым городам, которые боялись оглянуться в страшное прошлое и не решались двинуться в будущее. Как будто сто лет без искусства лишило их возможности фантазировать, мечтать о лучшей или хотя бы просто иной жизни.
После завтрака Олег отправился в город. Каждый раз приезжая в новое место, он чувствовал себя странно и неуютно. Как будто родители отпустили его во двор после школы, а он загулялся, заблудился и вот-вот опоздает домой к ужину. Картины Архипова обещали, что Краевск окажется сказочным, райским городком. Но, выйдя на улицу при свете дня, Олег обнаружил без какого-либо, впрочем, удивления, что это был заурядный провинциальный город, если не сказать деревня. Отличало его только отсутствие привычных каменных заборов. Кое-где соседи переговаривались друг с другом, развешивая белье или занимаясь садом. Это было странно: в других городах соседи предпочитали избегать общения, все еще боялись доноса или обмана.
