– Это будет стоить больших денег, но я все обдумал. Решение окончательное, – Птицын крутил между пальцев смятую пачку сигарет.
Люся смотрела на него с тревогой, боясь проявить неосторожность и ляпнуть что-то не то. Она не представляла, что беседа будет на такую деликатную тему. Девушка старалась разрядить обстановку вымученной улыбкой. Получалось не очень. Люся не могла ничего с собой сделать. А Птицын и не замечал собеседницы. Он говорил, впившись взглядом в красную кружку с чаем. Старательно и бесстрастно выговаривал каждое слово, показывал Люсе, насколько все серьезно.
– Вот ты никогда не воспринимала всерьез мои желания. Поверь, сейчас это не какое-то дурачество. Это обдуманное решение психически зрелого человека, – продолжал Птицын, – и говорю тебе обо всем этом только потому, что ты единственный близкий мне человек. Можешь вообще ничего не говорить. Мне нужен слушатель.
В кафе, кроме них, почти никого не было, только старик за барной стойкой в глубине зала и две девушки через столик, обсуждающие что-то очень важное в девять утра.
На прошлой неделе Птицын уволился – стал свободным человеком. Теперь он мог назначать ей встречи в любое время, ездить, сколько того требует душа, на встречи с психоаналитиком, бесконечно рефлексировать. Люся пообещала появиться на рабочем месте к обеду. Кто знал, что у Птицына на уме. Встреча могла быть короткой, а могла растянуться и на день, вполне привычно для их отношений. Белая блузка с коротким рукавом подчеркивала линию аккуратной груди, волосы убраны в пучок, в атрибуты строго делового стиля не вписывались только спортивные часы на черном резиновом ремешке. Голубые глаза внимательно рассматривали Птицына. Трудно было всерьез воспринимать все эти слова. Солнце лениво окрашивало золотом фасады домов напротив – декорации для совсем иного романа.
– Кстати, на следующей неделе финансовый вопрос будет окончательно закрыт. Я продаю обе квартиры. Ну и кое-какие сбережения имеются. Пока не знаю, сколько времени и денег уйдет на восстановление, но это тоже решаемый вопрос…
Птицын оставил в покое кружку, посмотрел на девушку и решительно спросил: «Ты поедешь со мной в Израиль? На операцию».
Напуская излишней строгости в интонациях, Птицын выглядел неестественно и комично, эдакий капризный ребенок, задумавший всеми способами добиться желаемого. Растрепанные отросшие волосы, пиджак на размер больше, ни с чем не сочетающаяся дурацкая желтая футболка под ним – настоящий чудак. Но в этом было нечто трогательное. По-детски трогательное, наивное и доброе. А Люся – единственная, кто разглядела это в сорокалетнем чудаке. Когда они были вместе, он был таким же. Всегда был.
– Поеду, – выдохнула девушка, – поеду.
Самолет набирал скорость. В ожидании взлета Птицын зажмурил глаза и вцепился в подлокотники. Люся, не глядя, листала на коленях бортовой журнал. Они оба плохо переносили перелеты, нервничали в самом начале – в момент, когда судно отрывалось от земли и, казалось, зависало в воздухе. Почему-то первой всегда приходила мысль, что вот сейчас должно произойти что-то страшное, что многотонный транспорт не преодолеет силы притяжения. Раньше они держались за руки. «Почему бы и нет?» – подумала Люся и взяла за руку Птицына. Тот вздрогнул и больше никак не отреагировал. Самолет оторвался от асфальта полосы и приступил к маневру. Какому, никто из них не хотел знать. Люся тоже закрыла глаза: «Я хотя бы не одна».
