Здесь, по понятным причинам, мой конспект прервался. Нам с Бондаренко трудно было представить, что безобидный литературоведческий доклад неожиданно резко коснется нашей секретной работы. Честно говоря, мы обосрались.
– Так вот откуда твой спектр тонкий берется, радуга, блин, Бондаренко, – наехал я вечером, оказавшись в номере.
– Да ты что, это просто совпадение, мистика какая-то.
Верилось с трудом.
– Ну что, докладывать будем? – спросил я.
– А о чем докладывать-то? Они что, читать не умеют? Видишь, Умберто твой говорит, что у Флеминга этого все черным по белому написано. Пускай сами и читают.
На том и порешили.
Конгресс заканчивался, следующий день был последним. Я тепло попрощался с Умберто. Скользких тем мы не затрагивали. На память я подарил ему «Онегина» с комментариями Вассертрума.
– Такому большому ученому, как ты, это будет интересно, особенно комментарии, – сказал я.
– Послушай, чуть не забыл. – Умберто вытащил какой-то сверток. – Твой приятель, этот, в очках, ну как его, Павел, что ли, Литвинов, просил передать.
– Какой приятель? Я его видел-то всего один раз.
– Ну не знаю, в общем, вот, бери.
Я с недоверием посмотрел на сверток. Обернутый в черную бумагу брикет. Разорвав обертку, – с обратной стороны бумага была ярко-розовой, – обнаружил книгу. Меня это уже не удивляло. На светло-коричневом переплете вытеснены буквы: «Луис Корвалан. Сто лет одиночества». Чуть ниже аккуратно прикрепленная записка: «Дорогой Вильгельм, огромная просьба! Передайте, пожалуйста, новую книгу господина Корвалана моему знакомому Владимиру Буковскому». Был указан телефон, начинавшийся, кажется, с двойки.
Далее в записке значилось: «Заранее благодарен. Литвинов. P.S. Кстати, потребуйте у Буковского в обмен его собственную книжку „Поминки по хулигану“. Уверяю, вам будет интересно».
Я повертел Корвалана в руках. Черт возьми, что происходит? С другой стороны – ничего особенного. Ну, попросили передать книгу. Писатель известный, разрешенный, представитель так называемого магического реализма. В Западной Москве достать трудно, хорошие книги вообще дефицит. Я сунул Корвалана в чемодан.
* * *
Запад встретил меня хмуро. Зарядили дожди.
Через пару дней я позвонил Буковскому и вскоре увиделся с ним. Уже тогда он производил сильное впечатление. Обменяв, по совету Литвинова, Корвалана на «Хулигана», я прочитал книгу и вновь позвонил ему. Буковский пригласил меня в гости. Мы стали видеться.
Компания, собиравшаяся у него на квартире, разительно отличалась от моих сослуживцев. Люди, посещавшие Буковского, уже пребывали за важной чертой. Их уволили. Увольняли за разное. Кого-то за открытую фронду режиму, за участие в демонстрации или пикете, кого-то за нелегальную самиздатовскую или публицистическую деятельность. Художников увольняли из Союза за участие в несанкционированных выставках. С писателями и поэтами делали то же самое за переводы с английского. Наиболее активных не только увольняли, но и засаживали в психушку, объявляя антирасистские и правозащитные идеи сумасшествием. Но самым страшным преступлением считались, конечно, разговоры о необходимости и неизбежности объединения России. Здесь увольнением не отделаешься. Синявского с Даниэлем посадили именно за то, что они без разрешения начальства напечатались в Восточно-московском издательстве, а потом еще и заявили, что в этом нет ничего особенного, потому что Россия – одна страна.
