Родзянко был одним из тех членов Временного комитета, который в этот решающий момент испытывал весьма противоречивые чувства. Однако остроумный и язвительный Василий Шульгин, консервативно настроенный член комитета, четко и кратко, без сантиментов, обрисовал ситуацию. «Если мы не возьмем власть, – сказал он, – то ее возьмут другие, те, которые уже избрали на фабриках нескольких негодяев».
Он, конечно, намекал на заседавший по соседству комитет, который тоже ставил перед собой задачу урегулировать ситуацию в городе и был готов взять власть в свои руки – Совет рабочих и солдатских депутатов. Началось время, когда одновременно существовали эти две конфликтующие между собой, накладывающиеся друг на друга политические и социальные силы, два мировоззрения.
Тишину залов и коридоров Таврического дворца, который всегда был цитаделью чиновничьего бюрократизма, порой нарушала лишь неловко оброненная на пол докладная записка. Здесь всегда царили опрятность и порядок. Теперь Таврический превратился в военный лагерь. В главном Круглом зале лежал труп солдата. Сотни его живых товарищей расположились на постой в коридорах дворца, сидели на корточках у самодельных печей, пили чай, курили и терли уставшие глаза, чтобы решительно посмотреть в лицо контр революции, которой тут все так боялись. Коридоры дворца провоняли потом, грязью и порохом. Кабинеты превратились в замусоренные склады провизии и оружия. Один конференц-зал был завален награбленными мешками с ячменем. Сверху на эти мешки была брошена истекавшая кровью мертвая свинья.
Отличавшийся брезгливостью Родзянко, как вспоминал его коллега, депутат Станкевич, протискивался мимо кучки взлохмаченных солдат, «сохраняя величественное достоинство, но с выражением глубокого страдания, застывшим на его бледном лице». Он старательно огибал расставленный вдоль стен хлам и наваленный на скрещении коридоров мусор. В своих мемуарах Шульгин откровенно высказал все, что он думал. Народные массы, которые свергли царскую власть и теперь имели наглость делить с ним это роскошное рабочее место, были для него «тупыми, грубыми, бесовскими».
«Пулеметов! – мечтал он. – Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе».
Такими настроениями были пронизаны впредь отношения между думским комитетом Василия Шульгина и Советом, который был избран этими неотесанными обитателями коридоров и им подобными. Сложилось так называемое двоевластие, хоть это название скорее вводит в заблуждение.
Почти так же быстро, как и депутаты Государственной думы, Совет создал свою Военную комиссию, которая отдавала приказы стихийно собравшимся в отряды солдатам Петрограда, чтобы подготовить их к предстоящим столкновениям с верными царю подразделениями. Но 28 февраля, в два часа ночи, Михаил Родзянко и октябрист, член Военной комиссии думского комитета полковник Борис Энгельгардт направились по коридорам дворца к месту заседания Совета, чтобы объявить ему о том, что его Военная комиссия обязана подчиняться думской.
Многие члены Совета были возмущены подобными притязаниями. Их также серьезно обеспокоило требование передать власть представителям буржуазии. Именно во время этого напряженного противостояния там вновь появился Керенский.
Он был, безусловно, своим человеком в обоих лагерях, он был в своей стихии. Керенский вошел туда, напряженный, но уверенный в себе. Он мгновенно завладел вниманием всех присутствующих. В своей пылкой речи, обращенной к членам Совета, он убеждал их согласиться на участие в этой коалиции, заверяя, что гарантирует, что представители восставшего народа будут осуществлять надзор за Комиссией Государственной думы.
