– Елена, прошу тебя! – строго зашептал ей брат, косясь на удаляющихся девушек и, гадая, слышали они эти слова, или нет. Ему стало очень стыдно за бесцеремонность сестры, и он быстрей подсадил её в коляску.
Марья Ефимовна улыбнулась дочери, потакая её неприязни к семье Вересовых, а девочка уже давно уяснила себе, что если она хочет обратить на себя внимание матери, то может легко сделать это, сказав что-либо неприятное об их семейном неприятеле.
Ольга и Юлия удалялись от церкви поспешными шагами, чувствуя на себе взгляды соседей, вероятно, все слышали слова Елены и теперь смотрели им вслед, желая увидеть их реакцию или разгадать, что они чувствуют. В глазах Ольги стояли слёзы, она шла, не разбирая дороги, и только сестра, поддерживающая её под руку, являлась ей опорой и проводником. Если бы рядом не было Юлии, то Ольга, вероятно, не сдержалась бы и ответила зазнавшейся девчонке, а потом напомнила бы всем собравшимся, каким замечательным и добрым человеком был её отец, и что они не имеют права осуждать его и обсуждать её семью. Но Юлия крепко держала её за руку и вела подальше от толпы у церковных ворот.
Дома сёстры не сказали ничего о случившемся матери, не желая её беспокоить, ведь она только недавно совсем оправилась и устроилась в своём любимом кресле с вязанием. Она никогда больше не вспоминала о Рубцове и о его кончине, при упоминании о Рубцовых делала вид, что ей неинтересно, её больше не заботило, что приобрела Марья Ефимовна, и как одевается её дочь. Казалось, она не замечала косых взглядов соседей и их шепота за спиной, да и не мудрено, ведь она почти никуда не выходила, при хорошей погоде только могла изредка прогуляться по саду. А ежели кто приходил к ней в дом под благовидным предлогом, и, пользуясь случаем, старался выведать, как теперь живут вдова и осиротелые девушки, она старалась не замечать каверзных вопросов и каких-то намёков в сторону её мужа, и только Юлия, всегда с прямой спиной и строгая, вежливо и твёрдо выпроваживала незваных гостей.
Ольга не желала видеть соседей и говорить с ними, поэтому почти не выходила за пределы ограды усадьбы. Но однажды, в начале мая, она решила прогуляться рано утром, пока людей на улице ещё не было, и возможность случайно столкнуться с каким-нибудь знакомым была маловероятна.
Ещё не было семи утра, когда она, надев редингот2 и шляпку, вышла за калитку. Туман ещё не полностью сошёл и покрывал землю пушистым полупрозрачным ковром. Птицы звонко пели, начиная свой день, и девушка с наслаждением вдыхала свежий воздух и аромат свободы. Ей вдруг стало необыкновенно легко, когда она втайне вышла из дома, где в последнее время царствовала тихая размеренная жизнь, мать не позволяла теперь громко говорить или смеяться, считая почему-то, что этим можно потревожить память отца. Ольга больше времени стала проводить одна, читая или рисуя, Юлия замкнулась в себе и походила отныне больше на вторую мать, чем на сестру или подругу. Только давала указания, но не делилась своими переживаниями. Пелагея Ивановна была далека от младшей дочери, почти не интересуясь её жизнью, чаяниями и желаниями, погружённая в разборки с управляющим и попытками держать хозяйство на прежнем уровне, как при Николае Ильиче.
Ольга шла по широкой дороге, слушая тишину, и только шорох мелких камешков под её ногами, да пение птиц нарушали эту гармонию её души с окружающим спокойствием, как вдруг она услышала позади себя бодрый стук копыт и шуршание колёс. Она испугалась, сама не зная чего, обернулась, и с изумлением увидела новую коляску Рубцовой, которую та приобрела совсем недавно, и Алексея, сидящего позади кучера. Несколько сундуков были привязаны сзади, и что-то еще было в самой коляске.
