– Счастья тебе… доченька, – пожелал он в ответ Маше и захлопнул за ней дверцу машины.
Оглядевшись по сторонам, Маша двинулась в направлении старинного дома, который был перед ней, поднялась на последний этаж и, поколебавшись какое-то время, нажала на кнопку звонка.
– Кто там? – раздался за дверью знакомый до боли голос.
Маша затрепетала.
– Петр Степанович… это я… Маша Прохорова.
Дверь открылась и на пороге показалась чуть сгорбленная фигура Соколова в полосатой ночной пижаме.
– Маша, – всплеснул руками Петр Степанович. – Маша Прохорова! Какими судьбами?
– Петр Степанович… я… я… – от волнения молодая женщина не могла сказать что-либо вразумительное.
– Проходи, проходи… – Соколов вдруг засуетился и распахнул дверь, пропуская Машу в квартиру. – Пойдем на кухню. До ухода на работу у меня час времени, так что мы с тобой еще успеем позавтракать и обо всем поговорить.
Петр Степанович усадил Машу на табуретку около окна, затем плотно закрыл за собой дверь.
– Ты как относишься к яичнице-глазунье? – спросил он и лукаво подмигнул Маше.
– Положительно, – отозвалась Маша.
– Прекрасно, пре-е-е-кра-а-асно, – нараспев сказал Соколов и поставил на плиту чугунную сковородку. – Сколько же мы с тобой, Маша, не виделись? Шесть лет… Боже мой, как быстро летит время. А знаешь, я уже дед, – похвастался Соколов и гордо приосанился.
– Поздравляю!
– И знаешь, кто мой зять? Никогда не догадаешься, – Петр Степанович сделал значительную паузу, прежде чем продолжил: – Андрей Чернышов. Да-да, именно он. Жизнь – удивительная штука. Она преподносит нам порой удивительные сюрпризы, сражая тем самым наповал. Мог ли я когда-нибудь подумать, что Чернышов станет мужем моей единственной дочери? Да никогда! Не скрою, я был против этого брака. Прекрасно зная Чернышова, я был уверен, что тот не сможет сделать мою дочь счастливой. Поначалу все так и было. Нам с дочерью пришлось изрядно с ним повозиться. Но сейчас, – Петр Степанович трижды сплюнул и ударил рукой по деревянному подоконнику. – Чтобы не сглазить… Сейчас у них все прекрасно. После рождения Настюши Андрея точно подменили. Он стал заботливым и нежным мужем и отцом.
– Я так рада за вас и вашу дочь, – произнесла Маша.
– А вот и яичница, – весело сказал Петр Степанович и поставил перед Машей тарелку с аппетитной глазуньей из трех яиц. – Налетай.
Маша взяла вилку и внезапно почувствовала, как сильно она проголодалась.
– А как у тебя дела? Ты счастлива, Маша Прохорова? – спросил Соколов молодую женщину, после того как она покончила с яичницей и потянулась за чашкой с чаем.
– Помните, Петр Степанович, в госпитале вы как-то сказали мне: «Чтобы быть счастливой, одной твоей любви недостаточно. Ты захочешь не только любить, но и быть любимой». Вы даже не представляете себе, насколько были правы, – произнесла Маша так скорбно, точно жизнь для нее была ничто иное, как жестокое наказание, к которому ее приговорили за тяжкие грехи.
Красивое мужественное лицо Генриха Дитриха было мрачным и суровым. Из его памяти никак не выходили слова его бывшего полкового командира. С каким удовольствием он придушил бы его… Но, похоже, Вендлер все предусмотрел в своей игре, так как недвусмысленно предупредил его: «Если ты, Генрих, выкинешь какой-нибудь фортель против меня или моих планов, то никогда больше не увидишь свою невесту. Мои люди постоянно ведут наблюдение за твоим домом, и им достаточно одного моего слова, чтобы девушка исчезла навсегда. Это преданные мне люди, и, кроме того, они начисто лишены таких человеческих черт, как жалость и сострадание, и не мне тебе рассказывать, что будет с твоей невестой, если она попадет к ним в руки».
