Посвящается памяти Дорофеевой Татьяны Осиповны, чья жизнь является примером для многих поколений.
С огромным уважением, теплотой и любовью
Автор
В небольшом бревенчатом срубе Татьяны Осиповны Дорофеевой, что когда-то стоял на краю села Лог, в тридцати километрах от райцентра Иловля Волгоградской области, с утра было натоплено, а значит, тепло и уютно. И это казалось вдвойне приятно, потому что на улице второй день как из ведра лил дождь, порывистый ветер гонял по небу как будто измазанные сажей тучи. Даже вечно задиристый пёс Шарик и тот не показывал из конуры носа, уткнув его под мокрую лапу. У самовара за столом, накрытым тканой скатёркой в цветах, сидели сама баба Таня и ваш покорный слуга. В центре, вроде для колорита, плавилась и слегка коптила огромная восковая свеча, какие обычно зажигают в каждом доме под Рождество Христово. Мерцание её таинственных бликов бегало по стенам, потолку и лицам, придавая окружающей обстановке атмосферу загадочности.
По старинному обычаю оба потчевались купеческим чаем вприкуску с сахаром. Заедали яблочным пирогом. Секрет его приготовления баба Таня не выдавала никому ни под каким предлогом и всякий раз стряпала кулинарный шедевр по-новому, мастерски добавляя в рецепт некую изюминку.
На вид бабе Тане было далеко за семьдесят, но в душе – не более пятидесяти. Звонкий голос выдавал в ней задорную женщину, а морщины на лице, вздутые вены на руках, неухоженные пальцы – многие годы крестьянского труда и тяжёлой жизни на земле. Несмотря на изломы и перипетии судьбы, которые помотали её по отдалённым местам и закоулкам огромной страны, она оставалась жизнерадостной оптимисткой, такой, знаете, болтушкой-хохотушкой, каких свет ещё не видывал. Ну а память – молодой позавидует. Это было очевидно из её рассказов о жизни, которые не умолкали ни на минуту. Один из них я поведаю тебе, дорогой читатель.
Баба Таня отхлебнула глоток чая, хрустнула сахарком и не спеша начала своё повествование:
– Скажу тебе, милок, такую историю. Горестная она, кровавая. Но говорить буду начистоту, как уж есть, как совесть велит. Если что невпопад, не стесняйся, тормози, прятаться не стану, всё как на духу разложу.
Жили мы бедно, в доме, считай, мышь повесилась. На всё про всё и шестерых детей у родителей чуток масла на донышке горшка оставалось. Хлеб тогда мы только по праздникам видели, и то на один зуб клали, а на другой не хватало. Как говорится, пустые щи и каша были пищей нашей. Животы у всех к спине поприрастали. Иные рахитом мучились, с горшка не слезали.
– Ты понимаешь, к чему я клоню?
В недоумении я молча покачал головой.
– Это всё продразвёрстка, потом ещё продналог, будь они неладны, в стране свирепствовали. Последнее у людей забирали. Осталось что-нибудь на чёрный день аль нет и как дальше жить собираешься, никого не интересовало. Всё в кучу – и не вякай. А вякнешь – зубы подсчитаешь, если, конечно, жив останешься.
Так вот, однажды лихие дяди из продотряда в нашу деревню наведались. Мамка едва успела малых на печку попрятать, чтобы под ногами не путались, а сама в углу затаилась, пока дом обыскивали, всё вверх дном переворачивали. А когда ту самую крынку с маслом нашли, пукалками стращать стали: «Убьём, мол, чего это от нас попрятали?».
– А пукалки – это что за зверь такой? – поинтересовался я.
– Пукалки? – переспросила баба Таня. – Да ружья это, что ж ещё! Так и целят, мать их возьми, пульнуть хотят.
