Лин ударила по тормозам. Я удержалась, но остальные повалились вперед.
– Простите! – крикнула Лин.
Она развернулась, чиркнув шинами по придорожной насыпи, и съехала на проселочную дорогу.
– Кстати, именно поэтому никто не доезжает, – пояснила она, пока мы тряслись по кочкам. – Местные не особо довольны фестивалем и поснимали все знаки. Причем не только тот, что дорогу на фестиваль указывал, но и официальные – с названиями. В этих запутанных тропинках сам черт ногу сломит.
– Да, в сельской местности всегда так, – сказала я, когда мы скрылись в пышном зеленом тоннеле; тени от листьев плавали по лобовому стеклу, словно рыбки. – Указателей никогда нет.
Мы выехали из тоннеля и оказались у высокого заграждения из алюминиевых панелей. Здесь было полно полиции, у входа дежурил даже один конный. Двое мужчин в броских жилетах обыскали трейлер на предмет наличия запрещенных веществ и проверили билеты на фестиваль, поменяв их на специальные браслеты. Мы с Лин поехали дальше – наклейка на лобовом стекле, оповещающая о том, что мы организуем питание, послужила нам пропуском. Трейлер, подпрыгивая, несся по кочкам мимо торговых палаток и большого синего шатра в золотистую полоску. Там было все, что должно быть на музыкальном фестивале: флаги, барабаны, прилавок с фалафелями, карусели и люди на ходулях, покрытые желтой краской. Но в отсутствие толпы народа все это смотрелось, как последствия гуманитарной катастрофы. Ветер гнал по земле сухие перекати-поле.
Лин припарковала трейлер у палаток – красная для них, зеленая для нас с Китом. Я потянула за змейку. Она открылась со знакомым звуком, напоминающим о каникулах, проведенных в кемпинге, и подобных фестивалях. Внутри на двойной надувной кровати один в одном лежали два чистых спальных мешка. От сохнущих полотенец шел слабый запах мыла.
Под дубом расположился темно-синий шатер – наша чайная. Возле бойлера с кипящей водой стоял Мак. Вращающийся дискобол брызгал ему в лицо светом. Я учуяла запах корицы от пряного чая, который мы все тогда пили. На ветках дерева висели китайские колокольчики; их перезвон больше действовал на нервы, чем успокаивал.
– Еще есть время, чтобы слава о нас разошлась, – прогудел Мак в кружку.
До затмения оставалось меньше двадцати часов.
Из темноты шатра возник Кит с пакетом мусора. Он ни разу не брился с тех пор, как мы виделись, так что щетина торчала во все стороны.
– Привет, – нежно сказала я.
Кит настолько погрузился в отчаяние, что не сразу сообразил, что я приехала, и тут же расплылся в широкой улыбке. Я ощутила привычную гордость за то, что одной лишь мне удается вывести его из уныния. Он уронил пакет на землю, и мы поцеловались. Я почувствовала, как напряжение отпустило.
– Пахнешь лучше, чем я думала.
– Рори пускает к себе помыться. За отдельную плату.
– Ага, – съехидничал Мак, – все, кто прикидывается хиппи, способны вынести без душа всего два дня.
Его слова прозвучали так, будто нелюбовью к гигиене стоит гордиться.
– Не обращай внимания, – сказал Кит. – Я никогда не тратил четырех фунтов с большей пользой.
Он повернулся к Маку:
– Рори не виноват. Не только мы разорились за эти выходные.
Заправив мне за ухо прядь волос, Кит спросил:
– Как собеседование?
– Вроде ничего.
– Наверняка ты была на высоте, – рассеянно проронил он, наблюдая за плывущей над нами огромной тучей.
– Облака рассеются. Синоптики, как обычно, все напутали.
