Страх, конечно, мог появиться, он был выше меня ростом, наверное, на полголовы. Недолго думая, сам не знаю, как так получилось, я ударил его левым кулаком в солнечное сплетение. Никто меня не учил, я тогда вообще не знал, что такое солнечное сплетение, где оно находится, и как туда надо бить.
Он схватился за живот, ужасно согнулся и стал беспомощно открывать рот, при этом его лицо страшно побелело. Воспитательница и нянечка никак не могли понять, что с ним. Вызвали скорую помощь, врачи долго приводили забияку в чувство, затем прибыла его мама и увезла домой.
Девочки шепотом рассказали воспитательнице, что случилось, и она не знала, что со мной делать. При всех она журила меня, а когда мы оставались одни, неизменно шептала на ушко хвалебные слова. Маме она все рассказала и попросила меня не наказывать, помню, что какое-то время мама смотрела на меня так, словно увидела не своего сына, а какого-то совершенно незнакомого ей ребенка.
Больше наш новичок ни к кому не приставал, стал тише воды и ниже травы. С ним никто из детей не общался, и вскоре родители перевели его в другой детский сад.
Я сам не знаю, как у меня так выходило. Как-то раз во дворе взрослые пацаны, им было, наверное, лет по четырнадцать, играли за столом в карты, а мы, мелюзга, толклись рядом у входа в беседку.
Мне было лет шесть, наверное, я был самым младшим из всех, и меня задел мальчик, которому было лет девять, не меньше. Он внезапно прицепился ко мне, стал прогонять, мотивируя тем, что я еще маленький, и мне здесь делать нечего.
В ответ я схватил его за рукава рубашки и бросил через бедро так, что его ноги мелькнули в небе. Эффект был такой, что взрослые пацаны бросили карты и столпились вокруг.
– Ты даешь, пацан! Откуда приемы знаешь? Покажи еще!
Однако я сам не знал, откуда знаю приемы, специально для них ничего показать не смог, и они мгновенно утратили ко мне интерес. С тех пор я считаю, что приемы борьбы имеют какое-то мистическое значение.
Подростками мы их усиленно изучаем, и все равно получается как-то искусственно, надуманно, – в нужный момент ты забываешь, что надо делать, потому что вместо того, чтобы делать по наитию, вспоминаешь, чему тебя учили, упускаешь время, и твои намерения становятся понятны противнику.
А в шесть лет никто ничему меня не учил, тем не менее, я откуда-то знал, как следует перемещаться на поле боя, пусть с игрушечным, но оружием, и как бросать грозного и более сильного врага через бедро. Потом, когда подрос, все эти интуитивные знания ушли, растаяли и забылись, словно я вылупился из одного яйца, оказался в другом, совершенно новом, а разбитые скорлупки старого яйца унесли с собой все мои прежние знания и навыки.
Дед, приемный отец моего папы, – родной папа моего отца погиб на фронте в сорок третьем году под Изюмом, – приучил меня держать ложку в правой руке. Он не стучал по моей лобастой голове костяшками пальцев, не обзывал, не читал нотаций и не повышал голос. Он просто объяснил, что ждет меня в ближайшем будущем, если я буду продолжать держать ложку в левой руке.
– Вот придешь в гости, сядешь за стол, возьмешь ложку, чтобы поесть, и будешь толкать локтем соседа. Хочешь, чтобы все обращали на тебя внимание и смеялись?
Больше всего на свете я боялся тогда, да и сейчас тоже, стать посмешищем в глазах других, вот почему мгновенно приучился держать ложку в правой руке. А ручку, придя в школу, благодаря урокам упомянутой воспитательницы, я держал с самого начала в правой руке, хотя почерк был не очень хороший, может быть по этой причине.
