– Я… я не хочу причинять ей боль, – прозвучало тихо, почти как признание. Алексей Сергеевич не планировал этого говорить. Это вырвалось само, из самой глубины смятенной души.
Игорь Николаевич замер. Его взгляд, еще секунду назад пылающий, стал изучающим, пронзительным. Он услышал не оправдание, а искренность. Пугающую искренность.
– Не хотите? – он произнес медленно, с ледяной усмешкой. – Тогда сделайте единственно возможное. Исчезните. Перестаньте быть для нее… кем бы то ни было, кроме учителя у доски. Не смотрите. Не заговаривайте лишний раз. Не давайте ей ни малейшей надежды. Забудьте ее имя вне этого кабинета. Сделайте вид, что ее не существует. Это единственный способ не сломать ее. Если вы действительно не хотите ей боли.
Он повернулся и резко направился к двери, не дожидаясь ответа. На пороге он остановился, не оборачиваясь.
– И запомните, Орлов, – голос его был низким и смертельно опасным. – Я слежу. За каждым вашим шагом. За каждым взглядом в ее сторону. Один промах. Один неверный жест. И я сделаю так, что вы не только из этой школы, но из этого города сбежите, поджав хвост. Ради ее блага. Поняли?
Дверь захлопнулась с такой силой, что задребезжали колбы в шкафу. Алексей Сергеевич стоял посреди опустевшего кабинета, словно после урагана. В ушах звенело. Сердце колотилось. В воздухе висели, как ножевые лезвия, слова отца: «Исчезните… Забудьте ее имя… Сделайте вид, что ее не существует…».
Он подошел к окну, глядя на удаляющуюся плотную фигуру Игоря Николаевича. В его душе не было гнева на этого человека. Была лишь горечь и страшная, всепоглощающая усталость. Усталость от борьбы, которую он не начинал, от чувств, которые не мог принять, от роли, которую вынужден был играть. И понимание: отец был прав. Беспощадно прав. Единственный способ защитить Анну от боли, от сплетен, от него самого… это стать для нее пустым местом. Учителем-призраком. И этот путь казался ему теперь бесконечно более жестоким, чем любые обвинения.
Глава 9: Конфликт и понимание: Стены и Бездны
После урагана, который учинил в кабинете физики Игорь Николаевич, Алексей Сергеевич долго стоял у окна, глядя в пустоту школьного двора. Физически он был один, но внутри бушевал ад. Слова директора, холодные и непреложные, как гранитные плиты, накладывались на гневный, пронизанный болью монолог отца Анны. Они создавали непроходимую стену. И за этой стеной оставалась Анна.
«Исчезнуть… Сделать вид, что ее не существует…» – слова Игоря Николаевича эхом отдавались в его черепе, сливаясь с директорским «Только уроки. Строго по расписанию. Максимально нейтрально». Алексей Сергеевич закрыл глаза. Он чувствовал, как его привязанность к Анне, та самая, которую он так старался игнорировать, загнать в угол рациональности, вопреки всему пустила корни и разрослась. Это была не только жалость к ее положению, не только восхищение ее умом и упорством. Это было что-то теплое, живое, тревожное – тяга. Мысль о том, чтобы вычеркнуть ее, стать для нее пустотой, вызывала физическую боль, как будто от него требовали ампутировать часть самого себя.
«Насколько же все запутано…» – мысль пронеслась с горечью. Он начал понимать всю чудовищную сложность ситуации не только умом, но и каждой клеткой своего существа. Его чувства, пусть и запретные, были реальны. Они не были игрой, не были похотью или желанием самоутверждения, как считал Игорь Николаевич. Это было нечто глубокое, невольное, рожденное из тысяч мелочей: из искреннего интереса в ее глазах, когда она решала сложную задачу; из ее тихого смеха над его неудачной шуткой; из той уязвимости, которую она ему доверила. «Но они невозможны. Недопустимы. Опасны… для нее».
