Иногда мне даже казалось, что Джиа издевается, полностью отрезав меня от того мира, ведь мне все равно хотелось быть в курсе происходящего.
Подруга даже стала называть меня Эммой, решительно помогая освоиться в моей новой жизни. И в какой-то момент это начало приносить результат, потому что однажды, совершенно неожиданно для самой себя, я позволила Эмме согласиться на приглашение соседа поужинать его фирменным тако!
Возможно, это было моей ошибкой. Дерьмо. Это определенно она и была, но он так вкусно готовил мексиканские лепешки с чоризо! А еще Хансон оказался невероятно интересным и веселым парнем, так что в следующий раз, когда он снова заявился на мой порог с угощением, я не смогла ему отказать. В конце концов, из-за стресса я очень сильно похудела и нуждалась в передышке, чтобы позволить себе жить.
Темное облако опасений со временем становилось не таким давящим, и где-то сквозь него уже даже пробивались лучи надежды, что моя прошлая жизнь останется лишь серым пятном в памяти. И, несмотря на крики моей интуиции, что это затишье перед бурей, с каждым новым днем я отказывалась ее слушать.
Однажды Хансон привел меня в тренажерный зал своего брата на окраине города. Помещение с самодельными тренажерами и потертыми полами значительно отличалось от фитнес-залов, в которые я ходила в Нью-Йорке. Но там обнаружилось кое-что более ценное, чем роскошь, окружающая меня с самого детства. Небольшая, но чистая и светлая комната-студия для балета, в углу которой тосковала пара затасканных пуантов. В тот самый момент что-то щелкнуло в моей груди, и я не смогла сдержать слез. Возможно, эти слезы были не о моих попытках начать танцевать и не о сестре, которая так любила балет. Возможно, в этих самых слезах крылось мое маленькое освобождение. С тех пор я несколько раз в неделю стала ходить с Хансоном в тот зал и, пока те качались, надевала пуанты и вспоминала голос сестры…
– Эмма! Эмма! – настойчивый крик заставляет меня обернуться, и я вижу бегущего ко мне парня.
Эмма… Качаю головой.
Год прошел, а я все никак не могу привыкнуть. Эта маленькая деталь, как заноза у меня под кожей.
– Ты никогда не отзываешься, секси?
Ох уж это прозвище и парень, подаривший мне его.
Хансон. Он же мой сосед, от которого я больше не надеюсь избавиться. Это невозможно. Клянусь! Я пыталась!
– Вовсе нет, – запинаюсь, когда он притягивает меня в свои медвежьи объятья, почему-то отказываясь замечать, насколько мне это чуждо.
Но если Хан продолжит в том же духе, скоро я смогу привыкнуть к его теплой груди, хотя мне бы не хотелось этого. В новой жизни я пообещала себе, что не буду ни к кому привязываться и никому не позволю привязаться ко мне, потому что риск того, что придется снова исчезнуть и причинить боль обеим сторонам, все же оставался.
– Если ты не прекратишь, я опоздаю на работу, и тогда кое-кому придется содержать свою соседку, – бурчу, зажатая в тисках.
Хан издает глубокий живой смех, и я чувствую, как содрогается его грудь под огромным пуховиком.
– Ты забыла? – он отстраняет меня за плечи. – Белые медведи очень любят девушек с красивыми глазами.
Я демонстративно закатываю глаза, истинный цвет которых скрывается под линзами, и приставляю два пальца к виску.
– Не смей больше ходить по темноте одна, на улицах в это время опасно, Эмма, – не прекращая отчитывать, Хансон утягивает меня за руку в сторону местного бара.
