Вечером
Усики всё ещё болят. Соседями сверху оказались те двое, что приходили ко мне ранее. Тот маленький, похоже, сын, того большого, хотя я не уверен. Увидел, как один нёс другого подмышкой, как поклажу, увидев меня, они остановились. Маленький выглядел нервным, ножками мотылял так, будто пытался плыть без рук, но молчал. Я поздоровался и пошел на работу. Хотел спросить, что там с моей подписью, но услышал приглушенный хлопок входной.
27 Апреля
Наконец-то снова смог посетить музей. Меня пригласил мой знакомый Дункель. Музей очень плохо финансируют, и это не связано с «происходящем». Всегда так было. Потому там осталось очень мало экспонатов. Главный – бронзовая статуя Пана. Стоит такой в тусклой комнате, достаточно большой, где-то в тени и сам отбрасывает тень. Каждый раз, пытаясь определить, понять влияние скульптуры на меня, я в ужасе отворачиваюсь от неё. Она не ужасная, не отвратительная. Силуэты картин остались на стенах блеклыми отпечатками, но он остался. Почему? Смуглые прогалины козлиномородого, пустой взгляд полых глаз, кто-то пытался сделать зрачки, но остановился так и не решившись расцарапать эбонитовый чернозём его глазниц, взращивающий странное чувство ностальгии по тем временам, которых не было.
Немного поболтал с Дункелем. Он был как обычно не очень общителен и сидел за столом, точно статуя в зале – в вуали теней. Только большие линзы очков блестели. Обсудили происходящее. Он считает, что люди слишком бурно реагируют, что всё не так плохо, но когда я сказал, что видел мёртвых, он как-то окончательно притих, будто я слил из него топливо, как масло из лампы – не знаю, почему я тогда придумал это аналогию. И да, я видел, как увозили тела. Пустили чёрный трамвай. Я знал, что когда-то он здесь ходил, но затем, по каким-то причинам, его убрали, теперь он снова ходит. Не знаю, мне кажется легче увозить грузовиками, о чём я сказал Дункелю. Он предположил, что нужно экономить топливо. Логично, странно, что я сам об этом не подумал. После мы молчали, и я рассматривал его плачевного вида кабинет. Кроме маленького черно-белого телевизора, отбрасывающего паршу света, пары шкафов, уставленных книгами и кровати в углу – он живёт в своём кабинете – ничего больше и нет. Даже окон. Почему-то решили, что в кабинете не должно быть окон. А после мы сухо, то есть, как обычно, попрощались, и вот я дома. Про усики я ничего ему не говорил.
30 Апреля
Да, я нигде не указывал год. Ну, тут такое дело – всё пишется по памяти, таким, каким я это запомнил. Потому и дни так скачут. Что-то помню, что-то не помню, что-то думаю, что помню. А год, увы, я не помню. Знаю, что всё происходило недавно, но вот когда – нет. Что-то я переписывал из обрывков записок, которые, иногда делал, чтобы чего-то не забыть. Они выделяются среди остальных записей. Но их так мало, что даже не стоило упоминать об этом. Просто хочу быть честным.
В некотором роде, это неправильно, ведь теперь, «читатель», ты будешь сомневаться в подлинности моих слов, но, к моим качествам относится отличная память. Да, писалось, что помню не всё, но то, что нужно – помню. Я пытаюсь всё это пережить сызнова. А так как я не писатель, всё получается сумбурно. Мне следовало написать об этом ранее, ещё перед самой первой записью, но пускай будет так. Я хочу быть честным, потому пускай будет так, как написал.
3 Мая
